Война конца света
Шрифт:
Пропустив мимо арьергард, он съедает кусок рападуры, пригоршню фариньи, а потом торопится назад, чтобы встретить солдат у Жуэте. Две лиги пути, два часа ходу. Меченый слышит, как его люди вполголоса обсуждают размеры страшного орудия, которое они уже успели окрестить Чудищем. Он приказывает им замолчать. А пушка и вправду огромная: одним выстрелом может смести пол-квартала, пробить стеку Храма. Надо бы предупредить Жоана Апостола.
Он рассчитал верно: солдаты разбили лагерь у озера Лаже. Меченый и его спутники проскальзывают совсем рядом с палатками и слышат разговор часовых о том, каким трудным был день. С Трещоткой они сходятся незадолго до полуночи у Жуэте. Туда же прибегают гонцы от Макамбиры и Мане Куадрадо: оба уже в Розарио. По дороге видели кавалерийские разъезды. Покуда жагунсо утоляют жажду и умываются при свете луны в озерце Жуэте, куда пастухи со всей округи раньше пригоняли свои стада, Меченый снаряжает
На рассвете появляется отряд Фелисио. По дороге они наткнулись на солдат, охранявших гурты скота, которые гонят за колоннами, но успели разбежаться без потерь, однако потом солдатам все же удалось троих подстрелить. Меченый рассказывает им о стычке, и мальчик лет тринадцати, которого он обычно посылает связным, вдруг начинает плакать. Оказывается, тот жагунсо, который разбирал крышу, а потом был убит солдатами, – его отец.
Разбившись на мелкие группы, они двигаются на Розарио. Меченый подходит к мальчику. Тот изо всех сил старается сдержать слезы, но рыдание нет-нет да и прорывается. Меченый без долгих разговоров спрашивает, хочет ли он отомстить за отца и сделать кое-что для Наставника. Мальчик поднимает на него глаза: в них светится такая решимость, что другого ответа и не надобно. Меченый объясняет, что от него потребуется, а жагунсо, став в кружок, слушают, поглядывая то на одного, то на другого.
– Попасться в плен – мало, – говорит Меченый. – Они должны поверить, что ты не по своей воле угодил к ним в лапы. И все выложить-тоже мало: они должны поверить, что заставили тебя развязать язык. Так что придется стерпеть, когда будут тебя бить, а может, и резать. Они должны поверить, что ты испугался: когда поверят в это, поверят и всему остальному. Сможешь?
Мальчик глядит на него сухими глазами-кажется, что за эти пять минут он стал старше на пять лет.
– Смогу.
С отрядами Мане Куадрадо и Макамбиры они встречаются у Розарио, возле развалин сензала и господского дома. Меченый приказывает своим людям залечь в лощине справа от тропы и не вступать в бой, пока проклятые псы не увидят, что жагунсо убегают в сторону Бенденго. Мальчик стоит рядом, держа свой дробовик, такой длинный, что дуло приходится ему под самый подбородок. Проходит отряд саперов, а за ним наконец появляется головной батальон. Раздаются выстрелы, взвихривается пыль. Меченый, подождав, покуда она осядет, открывает огонь из своего «манлихера» – он верно служит ему еще со времен боя под Уауа – и, тщательно целясь, выпускает одну за другой все шесть пуль. Ряды республиканцев расстроены, свистки офицеров, трубы, вопли и крики сливаются воедино, но вот они, оправившись от первого смятения, по команде своих командиров занимают оборону, припав на колено, открывают ответный огонь. Неистово заливаются горны, требуя подкрепления: можно не сомневаться, что оно вот-вот появится. Меченый слышит, как офицеры приказывают преследовать нападавших, войти в каатингу.
Он перезаряжает винтовку, поднимается и идет на тропу, а следом-его люди. Он снова начинает стрелять по солдатам – они шагах в пятидесяти. Из зарослей появляются новые жагунсо, тоже открывают стрельбу. Солдаты, наконец, решились: бросаются им навстречу. Мальчик, по-прежнему ни на шаг не отходя от Меченого, приставляет дуло дробовика к мочке уха и, зажмурившись, нажимает курок. Кровь течет по щеке.
– Возьми мое ружье, – говорит он. – Сбереги его. Я еще вернусь в Бело-Монте.
Потом ничком бросается на землю, громко и жалобно вопит, закрыв лицо руками. Меченый под свист пуль исчезает в каатинге. Солдаты – их не меньше роты – долго преследуют его, пробиваются сквозь колючие заросли, но в спину им бьют ружья Макамбиры и его людей, и солдаты поворачивают обратно, а следом за ними крадется Меченый. Разделив свой отряд на четыре части, он приказывает обогнать колонну и в лиге от Розарио, возле Байшаса, ударить снова. По дороге только и разговоров, что о мужестве этого мальчишки. Поверят ли собаки, будто они его и ранили? Станут ли допрашивать? Или, разъярившись оттого, что попали в ловушку, зарубят на месте?
Через несколько часов, отдохнув, подкрепившись, пересчитав бойцов-двоих не хватает, одиннадцать ранено, – Меченый и Трещотка выбираются из густого перелеска и по глинистой земле Байшаса идут навстречу еретикам. Окруженный несколькими солдатами, рядом с кавалеристом, который держит в руке конец веревки, ковыляет связанный мальчик, опустив забинтованную голову. «Поверили! – думает Меченый. – Раз он впереди, значит, поверили и заставили вести всю колонну». Какой
Трещотка, толкнув его локтем, шепчет, что войско перестроилось. И правда: теперь впереди развеваются не голубые, а красные и желтые полотнища знамен, вперед выдвинуты и пушки вместе со знаменитым Чудищем. Пушки прикрывают отряд, который на всякий случай прочесывает каатингу: если оставаться на месте, собаки непременно наткнутся на них. Меченый посылает Макамбиру и Фелисио к Раншо-до-Вигарио, где солдаты непременно разобьют лагерь, и жагунсо бесшумно, так, что ни одна ветка не колышется, уползают, скрываются в зарослях. Через несколько минут гремят выстрелы. Неужто обнаружили? Меченый замирает: в пяти шагах от себя он видит конников с длинными пиками – блеск стальных наконечников слепит глаза. При звуках выстрелов солдаты пришпоривают коней, бросают их в галоп. Поют горны. Стрельба становится все чаще. Меченый не смотрит на Трещотку, не оборачивается ни к кому из своих товарищей, которые распластались на земле, вжались в самую гущу переплетенных ветвей, но знает, что полторы сотни его бойцов так же, как он сейчас, лежат, затаив дыхание, думая о Макамбире и Фелисио – должно быть, их сейчас добивают… От орудийного выстрела он вздрагивает всем телом, однако еще больше пугает его крик раненного осколком жагунсо, лежащего неподалеку. Но, наверно, ржание лошадей и громкий разговор всадников заглушили этот крик, и Меченый даже не оборачивается, чтобы выругать раненого. Ружейные выстрелы смолкают.
Проходят часы. Шрам его все сильнее набухает кровью, жжет, пульсирует: словно огненные волны приливают к голове. Меченый неудачно выбрал место: у него за спиной уже дважды прошли солдаты и вооруженные мачете местные – они делают просеку, – прошли так близко, что чуть не наступили на него и на других жагунсо. Чудо? А может быть, эти крестьяне избраны господом? Если обнаружат, живыми не уйти: каатинга полна еретиков, им ничего не стоит окружить их. Их перебьют, и полягут они бесславно, не выполнив то, зачем были посланы, и от этих мыслей все сильнее горит и дергается его шрам. Но теперь уже не двинуться с места.
Смеркается. Меченый насчитал двадцать две подводы, запряженные ослами, – значит, прошла только половина колонны. Пять часов подряд смотрит он на этот неиссякающий поток людей, пушек, животных: ему раньше и в голову не приходило, что на свете такое множество солдат. Красный диск стремительно катится за горизонт: через полчаса будет темно. Меченый приказывает Трещотке взять половину отряда, занять Раншо-до-Вигарио и объясняет, в каких пещерах спрятано оружие. Согнувшись так, что грудь касается колен, жагунсо по трое, по четыре выбираются из редколесья. Сжав Трещотке руку, Меченьш шепчет на прощанье: «Гляди в оба».
Сам он остается на прежнем месте, пока на небе не зажигаются звезды. Он насчитал еще десяток телег, и теперь уже ясно, что ни один батальон не свернул с этого пути. Поднеся к губам деревянную дудку, он коротко свистит. После стольких часов неподвижности все тело ломит. Меченый с силой растирает онемевшие икры, тянется за шляпой, ее нет. Тут он вспоминает, что в Розарио ее сорвала пуля – одна пролетела так близко, что его на миг обожгло раскаленным воздухом.
Переход к Раншо-до-Вигарио – это в двух лигах от Байшаса-долог и тяжек: идут гуськом обочь тропы, ежеминутно останавливаясь, открытые места проползают как дождевые черви. В Раншо появляются за полночь. К тому миссионеру, в честь которого и было названо когда-то это поселение, Меченый не приближается, а сворачивает на запад, отыскивая скалистое ущелье. Там, в пещерах, назначена встреча. Но ждут его не только Жоакин Макамбира и Фелисио, потерявшие в последней стычке еще троих, – Меченый видит перед собой и Жоана Апостола.
Все усаживаются на землю, вокруг плошки, и Меченый пьет солоноватую воду – ее вкус кажется ему неземным, – набивает рот жаренной в оливковом масле фасолью, одновременно рассказывая Жоану все, что видел и сделал, все, чего он боялся, все, о чем тревожился после того, как вывел свой отряд из Канудоса. Жоан слушает не перебивая, а вопросы задает, лишь когда Меченый жует или глотает. Рядом Трещотка, Мане Куадрадо, старый Макамбира – этот то и дело вмешивается в разговор, ему не терпится рассказать о Чудище. Остальные вповалку спят у входа в пещеру. Ночь выдалась ясная, звенят цикады. Жоан Апостол рассказывает, что та колонна, которая поднимается к городу из Сержипе и Жеремоабо, вдвое меньше этой-в ней тысячи две. Педран и братья Виланова ждут республиканцев в Кокоробо. «Лучше места не найдешь. Но дела невеселые. Вот уже три дня весь Бело-Монте роет окопы на тот случай, если они все же прорвутся к городу», – говорит он и потом переходит к главному: если колонна добралась до Раншо-до-Вигарио, завтра утром она перевалит через хребты сьерры Анжико, а иначе им придется отмахать еще лиг десять к западу: ближе нет тропы, по которой прошли бы орудия.