Война «невидимок»
Шрифт:
Заметив, что Житков в смущении зажимает пальцем дымящуюся трубку, Ноздра коротко сказал:
— Кури! — и помолчав, задумчиво продолжил: — Одно для меня ясно: тут действует опытный враг. Нужно прижать ему хвост. — И, обернувшись к Найденову: — Вот где сгодится твой локатор.
Найденов спросил:
— Когда можно приступать?
Вместо ответа Ноздра нажал кнопку звонка и сказал появившейся на пороге молчаливой горничной:
— Ужин на троих. Гостям по стопке, а мне, пожалуйста, стакан чаю, да покрепче. Пока соберут на стол, — снова обратился он к морякам, — закончим деловую часть: по сведениям милиции нынче ночью на дороге из города в санаторий произошла автомобильная
— Но вы же сказали, что нам придется заняться расследованием взрывов кораблей и невидимой немецкой лодкой! — не удержался Житков.
Ноздра строго взглянул на него:
— Именно потому-то вам и полезно сегодня отправиться в гости к предкам…
За темными силуэтами портовых построек уже серел рассвет, когда Житков и Найденов пересели из автомобиля на катер. Не задавая им ни единого вопроса, стоявший в рубке лейтенант двинул ручку машинного телеграфа.
Краснофлотцы сбросили швартовы с кнехтов и подняли покрытые ледяной корочкой кранцы. Хрустя форштевнем о прозрачное сало первого ледка, катер отвалил от стенки.
Стоя у иллюминатора тесной каютки, друзья вглядывались в серую панораму порта, словно надеялись за его неуклюжими строениями увидеть город: просторный проспект, знакомый дом с колоннами…
Достав трубку, Житков набил ее и с удовольствием затянулся. Найденов с отвращением разогнал рукой дым и лениво проговорил:
— Может быть, соснуть, а?
Кто хочет быть кормом для рыбы?
Море было серо-синим, почти черным. Ветер не тревожил его поверхность, но пологие размашистые валы зыби, рожденные невесть в какой дали, шли навстречу судну. Несмотря на позднее время года, поверхность моря в этих северных широтах была еще свободна ото льда. Насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме глянцевитой поверхности воды, прорезанной отблеском бледного солнца, повисшего над самым горизонтом. Лучистая полоса встала как раз по следу «Марии-Глории». Заплетающийся косицей бурун казался потоком подернутого желтизной серебра, лениво растекающегося навстречу неторопливым волнам зыби.
«Мария-Глория» сидела низко. Она была в полном грузу и шла с той размеренной деловитостью, с какой обычно ходят купцы в конвоях. «Мария-Глория» была старым кораблем. Ее широкий корпус не отличался ни стройностью линий, ни свежестью окраски. Относительную яркость краска сохранила только на больших транспарантах с цветами Британии, украшавших оба борта старушки «Марии». На флагштоке не было флага — шкипер был бережлив.
Дверь капитанского салона, выходившая в ходовую рубку, была отворена, и через плечо рулевого виднелся бак, нос и расстилавшееся до самого горизонта мерно дышащее море. Если бы не силуэты таких же купцов, как «Мария-Глория», дымивших справа и слева от нее, по носу и за кормой, да не стройные контуры рыскающих вокруг корветов и охотников сопровождения, можно было бы и вовсе забыть о войне. Рулевой изредка, словно нехотя, перебирал несколько спиц штурвала и снова застывал неподвижно. Его взгляд был мечтательно устремлен вдаль — туда, где вот уже столько дней не показывалось ничего, кроме моря и неба, неба и моря, сливающихся в одну туманную сероватую дымку. За этой дымкой лежала цель плавания — Россия.
В салоне шкипер и первый штурман не спеша перебрасывались словами.
— Будь я проклят, сэр, если еще раз выйду из порта, прежде чем кончится вся эта чертовщина, —
Его собеседник — шкипер, высокий тощий человек с красным лицом и головой, покрытой щетиной седого бобрика, — выколотил трубку:
— Будущность наших детей зависит от того, как мы будем плавать, Майлс, — сказал он.
— Могу вас уверить, сэр, что для ваших детей было бы куда полезней, если бы вы забрали свой пай из столь ненадежного предприятия, как пароходство. В наше чертово время всякое судно — фугас…
— Мы с вами не поймем друг друга, — грустно сказал шкипер. — Моряк должен верить в Бога и гордиться своим флагом, своим судном и собой. А вы? Во что вы верите, чем гордитесь?
— Честное слово, сэр, верю! — штурман ударил себя в грудь. — Как в самого себя…
— Разве только в деньги?
— Как вы угадали мои мысли, сэр? В деньгах все дело…
— А для меня — все в этом судне. Двадцать лет я на «Марии». Это половина вашей жизни, Майлс.
— С меня хватило бы и одной двадцатой, сэр. Как только вернусь из рейса — на берег! Нет, нет, это развлечение не для моих нервов. Как вы думаете, Бэр?
С этими словами штурман обернулся в глубь салона. Там, развалясь в качалке и положив ногу на ногу, сидел суперкарго «Марии» — худощавый человек, выше среднего роста, возраста которого штурман не мог угадать, пока не заглянул в судовую роль. Штурман никогда прежде не видел этого человека; это был первый рейс, в котором они оказались вместе. Но все внутри штурмана инстинктивно настораживалось, стоило ему почувствовать на себе взгляд суперкарго.
Штурман — в который раз! — пригляделся к Бэру. Первое, что в нем бросалось в глаза, были большие темные очки. Они резко контрастировали с белой до прозрачности кожей лица. Упершись ногою в пол, Бэр удерживал качалку, чтобы она не двигалась в такт покачиваниям судна. Когда Майлс его окликнул, Бэр не спеша поднялся и прошелся по салону.
— За весь рейс мы и двух раз не слышали вашего голоса, Бэр, — сказал штурман.
— Если вам так уж хочется знать мое мнение, господа, то скажу: истина лежит между вами. Вы, мистер Майлс, не правы: Англия не позволит вам уйти на берег и усесться перед камином. Ей нужны моряки. Но и вы, сэр, тоже не правы. Всякий мужчина, если он действительно мужчина, гордится профессией моряка. Что верно, то верно. Но плох моряк, позволяющий сухопутным крысам командовать собою.
— Что вы хотите сказать? — сдвинув брови, спросил шкипер.
— Моряк вашего класса, сэр, заслуживает того, чтобы работать на себя, а не на директоров «Ист-шиппинг», греющихся под боком у своих жен.
— Не всякий моряк распоряжается своею судьбой, — сказал шкипер.
Бэр медленно провел рукою перед своим лицом, и его тонкие ноздри втянули голубую струйку дыма, стлавшуюся за сигарой.
— Но всякий может попытаться переменить судьбу, если она его не устраивает, — сказал Бэр. — Сомневаюсь, сэр, чтобы человека, у которого в порядке мыслительные способности, могла устроить перспектива подорваться на немецкой мине.
— Что я говорил?! — воскликнул штурман.
— Может быть, в ваших словах и есть доля правды, — произнес шкипер. — В мои годы, конечно, пора уже перестать рисковать головой на каждой миле. Но не кажется ли вам, Бэр, что мы переживаем особенное время: война! Это, знаете ли, обязывает. — И шкипер повторил: — Да, обязывает всякого, кто считает себя джентльменом. Над каждым из нас развевается флаг его страны. И я бы не хотел, чтобы флаг святого Георга когда-нибудь пожалел о том, что развевался над моею головой.