Война никогда не кончается (Рассказы, документальная проза, стихи)
Шрифт:
Как-то вне очереди он мыл казарменый пол. Кирюша стоял над ним, долго следил за неуверенными, но старательными движениями поломоя и, наконец, процедил сквозь зубы:
– Я из тебя образованность выколочу.
– Не думаю.
– А ты думай! Тут тебе не университет! Тут думать надо!
Этот диалог оббежал роту, а затем училище с быстротой, характерной для армии и провинциальных городков, и сделался дежурным анекдотом .
Прошло немного времени. Ростислав, измученный внеочередными работами, а еще больше -
Мы уже опасались, как бы Кирюша и в самом деле не выколотил из него образованность. Во время самоподготовки Ростислав бессмысленно смотрел в раскрытую книгу, по часу не перелистывая страницу. Он сделался апатичны и неряшливым. Суконку для чистки сапог Армашов носил в кармане, а ложку - за голенищем сапога. Наши советы и дружеские замечания он отвергал с грубостью. А после того, как мы отказались устроить Кирюше "темную", он стал нас попросту презирать.
В нашей роте Армашов был прибором наиболее чутко реагировавшим на самодурство Кирюши.
Продолжалось обычное училищное утро. В 8 часов 50 минут на широком тротуаре у входа в казарму собралась рота для построения на завтрак. В тени плюс 38 градусов по Цельсию. Тротуару не повезло. Он не попал в тень. Подъем был всего лишь три часа назад. Но эти три часа уже успели вымотать даже физически выносливых курсантов. Утренний осмотр. Пятикилометровая пробежка вместо физзарядки. Многочисленные построения. Два часа занятий в душных классах, или под немилосердно пекущем среднеазиатским солнцем. И это еще не полный перечень того, что предшествовало сбору на завтрак. В столовой больше чем еда нас прельщала тень. Но, пока не явится пятый взвод, о столовой не могло быть и речи.
Четыре взвода вольно стояли в строю, измученные, злые, готовые вспыхнуть по малейшему поводу.
Кирюша с насмешкой поглядывал на нас из казарменного подъезда. Солнце не припекало его. Как и мы, он отлично знал, что пятый взвод задержался на занятиях по боевому восстановлению танков, что курсанты не учли времени, необходимого для приведения класса в божеский вид, а без этого педантичный инженер-майор не отпустит взвод. Такое случалось и в других ротах, и старшины отправляли подразделения, предоставляя возможность опоздавшему взводу самостоятельно прийти в столовую. Кто-то напомнил об этом Кирюше. Тот рявкнул в ответ:
– В других ротах? В других ротах и свинюшник могут разводить, а у меня я не позволю!
– Вы правы, старшина, вы не позволите...
– Курсант Армашов! Еще одно слово и вы за чисткой нужника у меня поговорите.
– Чего ты пристаешь к нему, старшина?
– спросил спокойный рассудительный Митя Гуркин. Кирюша побаивался его еще с фронта. Мгновение он колебался: не уступить ли поле боя. Решение было типичным для Градиленко:
– Молчать! Кто разрешил заводить колхозный базар? Да я вас всех...
– и знойный воздух наполнился отборной бранью.
Девять
Наконец, появился пятый взвод. Пока он достраивался к роте, старшина распекал помкомвзвода. Это был единственный случай, когда старшина нашел в нас единодушную поддержку.
Но вот:
– Ррравняаайсь! Иррнаа! Шаговом арш!
Сто двадцать четыре ноги одновременно ударили по тротуару.
– Запевай!
Проходит предельное время - разрыв между командой и исполнением, но рота шагает молча.
– Запевай!!!
Молчание.
– На месте!!!
С каждой секундой солнце все выше. Небольшие пыльные смерчи в неподвижном раскаленном воздухе. Рота топчется на месте.
– Прямо!
Идем.
– Запевай!!!
Рота шагает молча.
Кирюша забежал в голову колонны. Он тоже изнемогает от жары. Лицо его побагровело.
– На месте! Запевай, сукины сыны! Замучу! Запевай!
Рота молчит.
Четыре раза пройдено расстояние между казармой и столовой. Позавтракавшие подразделения расходятся на занятия. На нас смотрят с удивлением и любопытством.
Кирюша нарывается на чрезвычайное происшествие.
Девять часов, двадцать пять минут. Кончилось время, отпущенное на столовую. Даже не поев, мы опаздываем на занятия. Кирюша зарвался. Гнев тупого человека подавил в нем гипертрофированное чувство осторожности. Струйки пота стекают по озверевшему лицу старшины. Крупные капли мгновение висят на подбородке. Отрываются. Падают на живот.
– На месте!!! Сволочи!!! Я вас...! Прямо!!! Запевай, свиньи!!!
Рота шагает молча. Но это уже молчание, не похожее на то, которое вышагивало с ротой еще пятнадцать минут назад.
Я больше не чувствую усталости и жары. Лица идущих рядом со мной бодры и насмешливы. Передо мной Ростислав Армашов. Белый материк на его гимнастерке, образованный выпотевшей солью, все больше затопляется черной влагой со стороны подмышек. Но по его спине, по четким движениям рук в такт шагу, даже по пилотке с влажными от пота краями я чувствую, что это Армашов начального периода подспудного сопротивления Кирюше.
Идущий за мной Митя Гуркин радостно шепнул:
– Глянь, генерал идет, елки зеленые!
Через плац навстречу нам медленно шел начальник училища. Через секунду его увидели все, кроме ослепленного бешенством Кирюши.
И песня, радостная, безудержная, разухабистая рванулась над ротой.
– Жила была бабушка
Край местечка.
Дурачась, мы как-то в строю запели эту песню, зная, что нас не услышит начальство. Но сейчас! При генерале! И, честное слово, даже под пыткой я бы не мог назвать зачинщика. Не было его. Песня взорвалась в недрах роты.