Война с Востока. Книга об афганском походе
Шрифт:
Они сидели с Кугелем за удобным столиком. Никто из посторонних не появлялся в баре, словно служители охраняли их доверительную беседу.
– После того как мы с вами познакомились, Виктор Андреевич, и, надеюсь, достигли согласия по основному вопросу, я рискую завести разговор совсем на иную тему. – Кугель мягко, доверчиво улыбался, и его голубые, навыкат, глаза смотрели дружелюбно, наивно и беззащитно. – У меня есть хороший знакомый, предприниматель, русский купец Вердыка. Благотворитель и меценат. Он помешан на всем русском. Если торговать, то только русскими товарами. Если производить, то только русское молоко и пиво. Если заниматься убранством дома, то только в русском духе, в стиле московской усадьбы восемнадцатого века. Вы могли видеть его рекламные щиты, на которых Садко предлагает бочонок с медом…
Белосельцев слушал, разглядывая черно-коричневую
– Вердыка – удачливый русский делец, богач, патриот. Он, как всякий удалец, верит, что любое дело ему по плечу. Он хочет заняться политикой, хочет стать депутатом Думы. Это вполне естественно. Народившийся национальный капитал хочет защищать свои интересы в политике. Вердыка ищет политического советника, организатора предвыборной кампании, интеллектуала, способного создать команду, включить молодого депутата в сложную политическую среду. Почему бы вам не стать таким человеком? Все серьезные люди советской разведки нашли себе применение в новых структурах. Например, весь цвет 5-го управления КГБ с главным инквизитором диссидентских процессов перешел в структуру «Мост-банка». Служит делу капитализма так же ревностно, как делу социализма. Разведка – не идеология, а профессия, за которую хорошо платят. Вы не будете ни в чем нуждаться. Машина, дача, поездки за рубеж, если хотите. Куда-нибудь в Нигерию, на охоту за бабочками, – Кугель мило улыбнулся, давая понять, что знает об увлечении Белосельцева, чтит это изысканное увлечение, понимает, каким подарком была бы для него дорогостоящая поездка в Африку, в джунгли Нигерии, где в горячих ливнях, в душных лесных испарениях обитают восхитительные бабочки. – Для Вердыки нет ничего невозможного, особенно если это касается близких людей…
Белосельцев чувствовал, как наполняется второй объем, куда вовлекла его страсть разведчика, и за этим сужающимся пространством таится третий объем, в который он станет втискиваться, сжимая плечи, ввинчиваясь в тесный лаз, слыша шорох опадающих каменных крошек, слабые трески грунта, готового рухнуть, расплющить его многотонной породой. На ядерном полигоне в Семипалатинске он лез в старую штольню, в глубину горы, в эпицентр давнишнего ядерного взрыва. На каску, в которой горел фонарь, падали камушки, в лицо и в руки втыкались огрызки арматуры, колючие обрывки кабеля, и казалось, он застрянет в горле, закупорит ее своим задохнувшимся телом, станет каменным изваянием, частью мертвой горы. Он просунулся в горловину, достиг эпицентра, и фонарь во лбу озарил огромную, выплавленную взрывом пещеру. Разноцветное, созданное стеклодувом чудо из тончайших капель, сосулек, переливов цветного стекла, клубков и застывших вихрей, перемешавших цвета и формы. Зрелище подземного дива было наградой за страх. Живые глаза видели место, где в центре горы полыхнул термоядерный взрыв, пальцы касались глянцевитой поверхности, отшлифованной ядерной плазмой. Теперь, в разговоре с любезным Кугелем, он испытывал нечто подобное. Двигался в тесном опасном пространстве, перемещаясь из объема в объем, ожидая добраться до сокровенной пещеры, где его ожидало открытие.
– В самом деле, Виктор Андреевич, подумайте, не возглавить ли вам избирательный штаб?…
Трижды за эти дни ему предлагалась высокая роль советника. Трое – Имбирцев, Ивлев, а теперь вот и русский удалец Вердыка, устами дружелюбного еврея Кугеля – предлагали ему возглавить штаб.
Это был трафарет. Оплошность того, кто вел операцию. Оплошность Чичагова, утомленного бесчисленными разведоперациями, иссякшего в творчестве, прибегнувшего к трафарету. И это вело к открытию. Чичагов конструировал встречи, насылал на него людей, встраивал в комбинацию, смысл которой оставался сокрытым, но сама она была обнаружена. Белосельцев, обрадованный, не подавая вида, следил за Кугелем, как за объектом, глотая обжигающий терпкий коньяк.
– Повторяю, ваш драгоценный ресурс должен быть задействован. Вы ничем не уступаете демону 5-го управления…
Белосельцев улыбался, поощрял изысканные сравнения Кугеля, чувствуя при этом, как по телу при мысли о перерожденцах разведки пробежала длинная судорога брезгливости, будто под одеждой по груди проскользнула жалящая сороконожка, ошпарила его своей ядовитой росой. На подводной лодке, уходившей в автономное плавание, он наблюдал забавы матросов. Пойманного черного таракана
В бар вошел согбенный в любезном поклоне служитель, похожий на ватиканского гвардейца.
– Простите, что помешал, Яков Львович, но вернисаж начинается. Публика собралась. Все ждут вашего вступительного слова.
– Вы не откажетесь посетить уникальную в своем роде выставку? – сказал Кугель, обращая на него свое красивое, благожелательное лицо. – Это моя гордость. О ней будут говорить. Я задумал с экспозицией турне по России. Она называется: «Жизнь после смерти». Приглашаю взглянуть.
Белосельцев поднялся вслед за хозяином, понимая, что переходит в третий объем, где ему надлежит понять смысл своего визита.
По переходам и лестницам они достигли выставочного зала, который и был главным содержанием Центра искусств. Зал был просторным, матово-белым, такой туманно-лунной дышащей белизны, что в нем не было видно углов, сопряжений стен с потолком. Так бывает на мартовской снежной поляне среди влажных испарений, в которых теряются контуры леса и земля улетает к небу. Среди зала на низких деревянных подставках стояли скульптуры. Они производили странное, человекоподобное впечатление: сделанные из арматуры, напоминавшей кости скелета, эти тонкие, на шарнирах, сочленения были украшены бело-розовыми пернатыми облачениями. Хохолки, пучки перьев, розовые шерстяные волокна придавали фигурам что-то птичье, летящее. Одна фигура была запечатлена в беге, как Гермес, опираясь о подставку гибкой, собранной из фаланг стопой. Другая вытянула вверх руки, поднялась на носки, как ныряльщик, готовый оттолкнуться и кинуться ласточкой в воду. Третья стояла на коленях, склонив молитвенно голову, прижав к костяному лбу сложенные вместе ладони. Четвертая в балетном па на одной ноге, согнула другую в колене, подняв над головой гибкую грациозную руку. И все они, танцующие и летящие, в пернатом бело-розовом облачении, напоминали балерин Дега, созданных из одного материала, по единому замыслу, застывших в потустороннем лунном свечении.
Публики было немного, но она была избранной. Дамы в вечерних дорогих туалетах. Экстравагантные седовласые мужчины, похожие на голливудских артистов. Молодежь, небрежно, но модно одетая, с кольцами в ушах и ноздрях, с торчащими прическами химически-яркой расцветки. Было несколько телекамер, старательно и подробно снимавших. Журналисты и критики раскрыли блокноты, писали на весу, обходя кругами фигуры. Среди публики выделялся человек, стоящий поодаль, весь в черном, похожий на пастора, с большим бледным лбом и горящими, словно хохочущими глазами.
К тонкому стержню микрофона, похожего на камышинку, вышел Кугель, обвел всех приветливыми голубыми глазами. Ласково придерживая стебелек микрофона, заговорил:
– Господа, мы присутствуем при рождении новой мистерии, быть может, новой религии. Находящийся среди нас Рудольф Евстигнеев, – Кугель посмотрел в сторону демонического бледнолобого человека, и тот небрежно кивнул, – являясь по профессии патологоанатомом, имея постоянно дело со смертью, предпринял религиозно-философский подвиг, облеченный в высшую эстетическую форму. Подобно древнему магу и алхимику, в поисках эликсира бессмертия, он разработал особую технологию обработки и бальзамирования трупов, спасая их от тления. То, что мы видим в этом зале, еще недавно было человеком, но не стало после кончины мертвым телом, а превратилось в мощи, снискав нетленность не в традиционной святости, а в искусстве художника.
Сбывается вековечная мечта человека не расставаться с умершими предками. Вместо печальных склепов, кладбищенских ворот и немых надгробий мы и после кончины наших близких получаем возможность общаться с ними. Пережив физическую смерть, пройдя через лабораторию Рудольфа Евстигнеева, они смогут оставаться у нас дома, быть вечно с нами, присутствовать в нашей повседневности. Скульптура, сотворенная из естественной плоти, являясь не объектом поклонения и источником вечной печали, а домашним богом, будет стоять на страже родовых преданий. Отныне великие люди не уйдут от нас. Они, как памятники, останутся в своих домах, усадьбах, на площадях городов, трансформировав эстетику смерти в эстетику жизни вечной. Господа, прошу вас, любуйтесь!