Война, в которой я победила
Шрифт:
Я закрыла лицо ладонями, и слёзы полились на подушку. Звук я постаралась заглушить.
Возможно, Джейми разрешат оставить кота. Всё-таки он мышей хорошо ловит. Даже мама могла бы разрешить Джейми кота.
– Очень, очень жаль насчёт твоей мамы, – прошептала надо мной медсестра помоложе и натянула одеяло мне на плечи.
Я ничего не ответила. Вообще-то Сьюзан старалась прививать мне манеры, но как полагается себя вести, когда люди сожалеют, что умерла твоя ненавистная мама, я понятия не имела.
– Папа у тебя где, на фронте? – спросила медсестра.
Я
– Умер, – прошептала я. – Давно. С войной это не связано. – И потом добавила: – Теперь мы сироты.
Медсестру это, видимо, потрясло.
– Ах ты, бедняжка!
Я перевернулась на бок, лицом к стене.
– Что происходит дальше с сиротами? Где они живут?
– Вообще, в приюте, – протянула медсестра. – Но ведь ваша тётя вас, конечно…
– Она нам не тётя, – прервала я.
Когда днём пришла Сьюзан, я притворилась, что сплю. Ближе к вечеру она вернулась с Джейми. Она и книжку нашу с собой принесла, «Швейцарский Робинзон», единственную, какая у нас осталась. Когда на дом упал снаряд, эта книжка лежала в нашем убежище Андерсона – приятно думать, что убежище действительно хоть что-то спасло.
Сьюзан открыла на первой странице и принялась читать:
– Вот уже не первые сутки мы находились во власти разбушевавшейся стихии…
– Нет! – закричала я и зажала уши руками. – Не надо!.. Не хочу!
Семья швейцарских робинзонов терпела кораблекрушение и попадала на прекрасный остров, где всё оборачивалось для них как нельзя лучше. Джейми обожал эту книжку. Я же никогда не любила. А теперь и совсем терпеть не могла.
Бушующая стихия разнесла наш с Джейми корабль. Только никакое чудесное спасение нас не ждало. Мы не попали на остров. Мы по-прежнему барахтались в неистовых волнах, повиснув над самой бездной.
Сьюзан захлопнула книгу. Я прижалась к Джейми и зарыдала.
Дни шли один за другим, но разбираться с нами никто не торопился. Я спросила насчёт приютов у молоденькой медсестры, и она сказала:
– Ой, сейчас наверняка есть хорошие… – и прямо вижу, лицо посерело. – Не то что раньше. В смысле, кормят нормально, и всё такое. Голодом не морят, по крайней мере…
– А с пони там можно? – спрашиваю.
– Насчёт этого не могу быть уверена, – говорит. Ну и понятно, что нет.
Доктора каждый день тыкали и жмакали мне ногу. Гипс сменили на другой, в точности такой же. Костылей не давали, с постели вставать не разрешали.
Каждое утро приходила Сьюзан и смотрела на меня мягко и сочувственно. Во второй половине дня, как только у Джейми заканчивалась школа, она приводила его ко мне.
Когда мы поселились у Сьюзан, она достала мне костыли. Но мама, когда забрала нас обратно, костыли выкинула. Так мы с Джейми и попали в Лондоне под бомбёжку: я просто не успела доковылять до убежища после того, как дали воздушную тревогу. Мы выбрались на улицу и попали под град обломков и битого стекла.
Ночью меня разбудила медсестра.
– Ты кричишь во сне, – говорит. –
Меня трясёт, пот валит градом.
– Нас бомбили! – говорю. – Мне на ногу стена обрушилась… Я застряла!
– Тебе приснился страшный сон, – успокаивает медсестра. – Давай, соберись. Ты всю малышню мне перепугала.
И ушла. А я уставилась в потолок. Сердце колотилось. Хотелось в туалет, но для этого надо было позвать сестру, а потом писать в утку, что напоминало, как у нас на старой лондонской квартире мама заставляла меня ходить в ведро.
Где здесь туалет, я в принципе знала: туда я ходила до операции. В палате было темно, но из коридора, где был пост дежурной сестры, пробивался слабый свет.
Я села. Откинула одеяла и покрывала. Постучала по твёрдому гипсовому футляру на своей ноге; ступня почти совсем не болела. Я свесила ноги с кровати.
С костылями было бы проще, конечно, но в палате через метр стояли койки. Опираясь на перила в подножьях, я поволокла гипсовую ногу по полу вперёд. Оказалось тяжело, но снова почувствовать, что двигаешься, мне было в радость. Я дотащилась до туалета, сходила по-маленькому и вышла. Уже на полпути обратно к кровати сзади меня кто-то гаркнул:
– Ты что вытворяешь?
Я дёрнулась от неожиданности, потеряла равновесие, взмахнула руками и грохнулась на ближайшую койку. Спящая в ней девочка со сломанной ногой на тяге проснулась и заверещала. Я метнулась вбок, свалилась на пол. Правая нога вывернулась в колене на сторону, и боль пронзила лодыжку. Я вскрикнула.
Тут проснулась вся палата. Вспыхнул свет, меня подхватили медсёстры и потащили в койку. Остальные принялись успокаивать мелкую девочку.
– Ты же уже не маленькая, могла бы головой подумать! – зашипела на меня главная медсестра. – Вон какой переполох мне устроила, всех перебудила, да ещё такие риски! Считай, легко отделалась, если ничего себе там не повредила. Вот узнает твоя мама…
– Она мне не мама! – закричала я, но главной сестре было всё равно.
Наутро доктор сказал, что никакого вреда я себе, по всей видимости, не причинила, но медсестра тем не менее рассказала обо всём Сьюзан. Сьюзан эти новости не обрадовали.
– Понять не могу, что только на неё нашло, – причитала сестра.
– Зато я могу, – ответила Сьюзан и добавила, обращаясь ко мне, уже более мягким тоном: – Я знаю, детка, тяжело, но постарайся не двигаться, пока не заживёт. Если ты опять попытаешься встать с кровати, тебя к ней просто-напросто привяжут.
Я содрогнулась.
А потом я увидела, что Сьюзан держит в руках.
– Тебе ещё письмо. От леди Тортон.
Внутри всё сжалось в комок. Вот оно. Сейчас с нами разберутся.
Сьюзан дождалась, пока медсестра уйдёт. Потом села ко мне на кровать, посмотрела на меня очень печальными глазами и сказала:
– Боюсь, новости тяжёлые. Я всё думала, как бы преподнести их тебе помягче, но так ничего и не придумала. – Она потянулась к моей руке. Я убрала её под одеяло.
Казалось, сейчас у меня остановится сердце.