Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.
Шрифт:
Еще часа два до начала движения. Ожидать скучно. Впереди раздаются выстрелы с наших подготовительных батарей на Кабах-тале. Завтра часть этих орудий снимется, так как надобности в них уж не будет. Я поехал на Кабах-тапу. Турки стреляют лениво; когда мы молчим, и они бездействуют: мы начинаем палить, и они отвечают. Неприятельские снаряды падают или впереди батареи, или позади ее. На Арабке есть пушка, которая иногда возьмет да и выкинет такую штуку, что снаряд летит с версту и далее за наши батареи. У нас таких дальних орудий нет. Самое безопасное, сравнительно, место по бокам батареи, где обыкновенно и располагается прикрытие. Не дурно также и на самой батарее, позади бруствера. Как только сигнальщик закричит «Граната!» или «Опять пустил, ваше благородие!»,
Поглазев на батарее, возвращаюсь назад. Густые, темные тучи с юга и запада заволакивают горизонт. «Как бы дождь не помешал», — думается мне. Подъезжаю к войскам и вижу уже около них генерала Девеля. Он лично принял команду и собирается провести в поле всю ночь. Только что он объехал батальоны и сказал короткую, но сильную речь. Генерал Девель отлично умеет говорить с солдатами. Узнав, наконец, что их ведут не на рекогносцировку, а на действительное дело, войска отвечали генералу воодушевленным «ура»; многие шапки полетели в воздух.
Генерал Девель приказывает выдвинуть цепь и сам командует, каким частям где расположиться. Сильный голос его раздается далеко, не хуже трубы. В это время стал накрапывать дождь и скоро сделался настоящей ливень.
— Надеть шинели, вольно! — командует генерал, а сам остается в одном сюртуке.
— Да вы бы хотя пальто надели, — говорю я.
— А вы бы не мокли, — отвечает он.
Мне и хочется вернуться в лагерь, но я решительно прогоняю эту малодушную мысль. Если все они мокнут, останусь на дожде и я. А дождь все льет и льет. Через час, когда уж близко было к ночи, земля сильно растворилась; ноги людей и лошадей сильно вязли и облипали клейкой грязью. Общее настроение несколько охладилось. К генералу Девелю подъехал начальник артиллерийской бригады.
— Трудно будет провести батареи, — говорит он.
Генерал Девель уж сам сознает эту трудность, особенно для осадных орудий. К тому же он только что удостоверился, что не всем офицерам, назначенным начальниками работ, были в точности известны места будущих батарей. Некоторые из них знали это только по карте, а ночью и в хорошо знакомой местности легко ошибиться. Главного руководителя, инженер-полковника Бульмеринга, невозможно было отыскать; за ним уж послано несколько ординарцев. «Пожалуй и к свету не доберемся», — ворчит старый генерал и приказывает начальнику дивизионного штаба ехать в лагерь и доложить обо всем корпусному командиру.
— Не говорите только об инженерах, это устроится! — добавляет вдогонку генерал Девель.
Сообщив, что пройдет еще добрый час, пока возникшее недоразумение разъяснится, и что в это время можно успеть напиться чаю и потеплее одеться, я тоже поскакал в лагерь. Получив уведомление генерала Девеля, командующий корпусом сам отправился к войскам. В то же время генералу Гейману послана была телеграмма с извещением, что вследствие дождя движение впереди Мацры будет затруднительно, и что генерал Девель высказывается в пользу отмены предположенных работ. Долго не было ответа из эриванского лагеря. Наконец, около полуночи пришла телеграмма генерала Геймана. Из нее было видно, что телеграф что-то напутал, так как генерал Гейман понял, что движение к Мацре отменено окончательно, не дожидаясь его мнения; поэтому, извещал генерал Гейман, он приказал своим войскам возвратиться в лагерь. Между тем отряд генерала Девеля был уж в пути, и некоторые части приступили даже к сооружению батарей. Корпусный командир находился при войсках. Очевидно, выходила путаница, предположенный план разрушался. Помощник начальника Корпусного штаба, полковник Немирович-Данченко, сам повез
В это время со стороны Карса ясно стали доноситься ружейные выстрелы. Один залп следовал за другим. «Мы открыты, турки проведали», — мелькнула у меня мысль. Я вскочил на коня и поскакал, стараясь догнать полковника Немировича-Данченко; но он уж успел проехать цепь, стоявшую впереди лагеря. Здесь меня остановили, так как я не знал пропуска; по счастью, караульный офицер узнал меня и велел дать дорогу. Окунувшись за лагерем в полнейшую тьму, я не мог ехать скоро; на каждом шагу лошадь спотыкалась о камни; я пустил ее наугад. Взобрались мы, наконец, на какой-то пригорок и до меня стал доноситься спереди какой-то глухой шум; точно волны моря колыхались в ночной темноте. Чем более подвигался я, тем шум становился яснее. Я различаю уже скрип осей и топанье лошадей. В темноте почти натыкаюсь на арбы, нагруженные снарядами. Но, странное дело, они идут не вперед, а назад, в лагерь.
— Вы сбились, батареи сзади вас, — говорю я конвойному солдату, которого едва могу различить.
— Приказано вернуться, — отвечает тот, и какая-то сердитая нотка звучит в его голосе. — Эй, ты, шалтай-болтай, поворачивайся! — кричит он на аробщика.
Полковник Немирович-Данченко не отыскал корпусного командира и передал полученную из южного отряда телеграмму генералу Девелю. Узнав, что войска генерала Геймана возвращены в лагерь, генерал Девель, не медля ни минуты, сделал распоряжение об отступлении и своих войск. Ординарцы поскакали во все стороны передать это приказание. Ночное отступление с осадными орудиями — дело трудное. В темноте трудно было всех отыскать. Части были разбросаны на пространстве пяти-шести верст по местности волнистой, ночь непроглядная. Начатые работы нужно было уничтожить; общее отступление следовало тщательно прикрыть, чтобы турки не сделали вылазки. По счастью, перестрелка замолкла; наши охотники наткнулись было на турецкую цепь; всполошенный неприятель открыл огонь, но наши не отвечали.
Здесь кстати сказать, что когда вызвали охотников, для чего опрашивали каждую роту, то вперед вышли все ряды; в неохотниках никого не осталось и пришлось сформировать охотничью команду по жребию или по назначению. Таков дух наших войск!
Только к рассвету усталые и разочарованные войска вернулись в лагерь. Отступление совершено благополучно, без всяких потерь, хотя многим, особенно штабным офицерам, развозившим приказания, пришлось порядочно поблуждать в темноте. Все были недовольны этой первой неудачей — проклинали дождь, винили военно-походный телеграф. На другой или третий день после этой ночи получены были тревожные известия из Баязета; от генерала Тергукасова совсем не было известий. 3 июня турки сделали неожиданное нападение на аравартанский лагерь в надежде, что большая часть войск его оставила и ушла за Саганлуг. Карский гарнизон, как видно, уж знал, что необходимость заставит нас сделать эту экспедицию.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Саганлугская экспедиция
I
В среду, 8 июня, мне сказали, что командующий корпусом уезжает в лагерь генерала Геймана с тем, чтоб на другой День предпринять движение на Саганлуг и, быть может, даже на Эрзерум, если обстоятельства поблагоприятствуют. Не зная в точности побудительных причин этого движения, нетрудно было, однако, догадаться, что оно направлено против Мухтара-паши с целью или разбить его, или заставить отойти подальше от Карса на время решительных действий у этой крепости.
— Приводите к нам Мухтарку, — говорили одни, обращаясь к отъезжавшим.
— Лишь бы не уехал! Турки не такие дураки, чтоб принять сражение. Мухтар-паша отойдет к Эрзеруму, и мы только напрасно прогуляемся. Поверьте, ничего не выйдет.
В таком роде, большей частью, отвечали отъезжавшие.
— А в таком случае мы возьмем Эрзерум, — прибавляли другие, — и тогда Карс сам собой падет.
— Ну, батюшка, до Эрзерума далеко! А вот мы без вас Карс возьмем, так это верно, — утешались остававшиеся.