Война в небесах
Шрифт:
Незнакомец схватил Кеннета за руку.
— А помните?.. — спросил он и, помавая свободной рукой, начал декламировать. Морнингтон присоединился к нему на первых же словах:
Поют копыта твоего коня
И высекают свет в земной ночи,
Глагола жар по миру рассыпая…
Следующие десять минут беседы превратились в сплошной дуэт. Наконец, Кеннет со вздохом произнес:
Я долго жил, но видел лишь одно…
Нет,
Его собеседник взял блокнот и прочитал:
Так сердцу одному даны два счастья:.
Сладчайший отдых и тягчайший труд!
В глубинах совершенного покоя
Освобожденья от своих страстей
Достигнем, лишь трудясь и совершая…
Сменяют настроения друг друга,
Не дай покоя сердца им задеть.
Коль хочешь размышлять, пусть в душу снидет
Торжественно-печальный лад молчанья.
Так праздность и усердие находят
В пожившем сердце новое единство.
— Да, — пробормотал Кеннет, — да. Пошловато, но довольно красиво.
— Недостатки или скорее глупости видны невооруженным глазом, — сказал незнакомец. — Но, по-моему, мне удалось воспроизвести изящный дамский стиль.
— Печатать собираетесь? — серьезно спросил Кеннет, потому что теперь они говорили о важных вещах, не о чепухе.
Незнакомец встал.
— Да, — ответил он, — Но кроме автора да вот вас теперь, об этом никто не знает.
— Почему? — не понял Морнингтон.
— Сейчас поймете. Стоит мне назвать себя, и вы сразу увидите, в какой я западне. Позвольте представиться: Обри Дункан Перегрин Мария де Лайл д'Этранж, герцог Северного Йоркшира, маркиз Крейгмуллена и Плессинга, граф, виконт, князь Святой Римской империи, Рыцарь Меча и Плащаницы и еще куча всяких глупостей.
Морнингтон прикусил губу.
— Да, — произнес он наконец, — понимаю. Заниматься поэзией при этом трудновато.
— Трудновато? — вскричал герцог, виконт и князь. — Да просто невозможно!
— Так уж и невозможно? — скептически переспросил Кеннет. — Вполне можете печатать. Зато ни один критик не рискнет похвалить, это точно.
— Да не в критиках дело, — отвечал герцог. — Дело в людях, с которыми я буду общаться. Знаете? «Тот самый, который написал пару книжек. Не бог весть что, но это он сам написал. Вечно ходит и цитирует…» Понимаете, они ведь хотят увидеть меня, Обри Дункана Перегрина. Не стану же я спрашивать у епископа, что он думает о моей писанине, да и ему не собираюсь сообщать свое мнение о его опусах. А что может сказать мой кузен граф о Ситвеллах?.
— Да, видимо, вы правы, — сказал Морнингтон.
Некоторое время они разглядывали друг друга. Потом герцог широко улыбнулся.
— Как глупо, — сказал он. — Я
— Инкогнито? — спросил Морнингтон. — Вряд ли это поможет.
— Слушайте, — оживился герцог, — вы куда, собственно, направляетесь? Может, завернете ко мне, погостите хоть несколько дней?
— Я обещал провести выходные с настоятелем в Фардле. — Морнингтон с сожалением покачал головой.
— Ну хорошо, это выходные. А потом? — настаивал герцог. — Ну бога ради, что вам стоит заехать, поговорить со мной о Чэпмене и Бландене? Пойдемте сейчас, здесь рядом, потом я отвезу вас в Фардль, а в понедельник с утра приеду и заберу обратно.
На это Кеннет согласился. Они только договорились, что герцог заберет его прямо отсюда, из сарая, и уже через полчаса весело катили в машине по дороге в Фардль. Миновав поворот дороги неподалеку от уединенного коттеджа на земле Калли, их машина обогнала другую, и Морнингтон автоматически отметил два знакомых лица — Грегори Персиммонса и Адриана Рекстоу. Конечно, он удивился, но не особенно. Именно в этот момент они с герцогом ожесточенно спорили о достоинствах и недостатках нового стихотворного размера, предпочитаемого неким поэтом-лауреатом, и дорожная встреча едва ли запала Кеннету в память.
По приезде выяснилось, что герцог, хоть и неблизко, но знаком с архидиаконом. Более тесным их отношениям не могла не помешать принадлежность герцога к римско-католической церкви, если, конечно, одержимость поэзией позволяла ему принадлежать еще хоть к чему-то. Тем не менее он пообещал прийти к завтраку в понедельник и, быстро откланявшись, исчез.
— Ай-ай-ай, я же совсем забыл про Бетсби! — спохватился архидиакон, когда автомобиль скрылся из вида. — Надо же, какая досада! Вряд ли они с герцогом найдут общий язык.
Бетсби просто спятил на Единении, у него даже план готов — само собой, замечательный, если бы только кто-нибудь посмотрел на него так же, как он.
— Мне кажется, это можно сказать и о герцоге, — улыбнулся Морнингтон.
— Да, но только потому, что герцог принадлежит к католической церкви, давно и хорошо организованной, — сказал архидиакон. — Ему легче положиться на богоданную мудрость организации, чем допустить богоданную мудрость в человеке. Организация, кстати, может верить в себя и ждать сколько угодно, человеку этого не дано. Бетсби, например, боится не дождаться.
Так и получилось, что в придачу к завтраку Морнингтона накормили Единением по Бетсби. План был невероятно сложен и, насколько мог понять Кеннет, основывался на объединении всех верующих противников коммунизма и сторонников демократических выборов, как единственно здравого метода правления. Архидиакон при этом заметил, что разработка проекта католической конституции, без сомнения, куда увлекательней тенниса, на который его пригласили сегодня.
— И ведь знают, что я не умею играть, — » — добавил он жалобно. — Ну, теперь вы приехали, я вполне могу отказаться.