Война в Зазеркалье
Шрифт:
Озеро в темноте было неподвижно. Над тихой гладью воды двигались сгустки серого тумана. У берега просвечивали камыши; ослабевший в предрассветный час ветер легонько шевелил их. По другую сторону озера нависали тени низких холмов. Лейзер почувствовал умиротворение. Но вдруг вздрогнул при воспоминании о том парне.
Пустую консервную банку и бутылку от бренди он зашвырнул подальше – когда они плюхнулись в воду, из камышей лениво поднялась цапля. Он взял плоский камешек и пустил его по поверхности озера. Он слышал, как камешек трижды коснулся воды, прежде чем пойти ко дну. Он бросил еще один, но трех всплесков
По огибавшей озеро тропинке он пошел на восток. Надо было уйти как можно дальше до наступления утра.
Он оставил позади, наверное, уже полдюжины деревень. Ни в одной не было признаков жизни, в них ему было почему-то спокойнее, деревни на какое-то время как будто защищали от резкого ветра. Вдруг он сообразил, что не видит дорожных указателей и новых домов. Вот ничему он ощущал здесь покой – здесь не было ничего нового, что нарушает гармонию старины, которой могло быть пятьдесят или сто лет. Отсутствовали уличные фонари, красочные вывески на пивных и лавках. Равнодушная темнота окружала его и умиротворяла. Он входил в эти деревни, как усталый человек входит в морскую воду; они успокаивали его нервы и возвращали к жизни; но потом ему вспомнился тот парень. Он проходил мимо одиноко возвышавшегося в поле сельского дома, к которому вела довольно длинная дорожка. Он остановился. На полпути к дому кто-то оставил мотоцикл, на седле лежал старый плащ. Было совершенно безлюдно.
* * *
От очага шло ласковое тепло.
– Когда, вы сказали, его первая передача? – спросил Эйвери. Он уже спрашивал об этом раньше.
– Джонсон сказал, в двадцать два двадцать. Мы начинаем прощупывать эфир за час.
– Я думал, он будет передавать на определенной частоте, – пробормотал Леклерк почти равнодушно.
– Он может по ошибке поставить не тот кварц. Это случается, когда нервничаешь. Надо вести поиск на разные кварцы.
– Он уже должен быть в дороге.
– Где Холдейн?
– Спит.
– Как можно в такое время спать?
– Скоро рассвет.
– Ничего нельзя сделать с очагом? – спросил Леклерк. – Он не должен так чадить. – Вдруг он вскинул голову, будто отряхиваясь, и сказал:
– Джон, очень интересное донесение от Филдена. Перемещение войск в Будапеште. Может, когда вы вернетесь в Лондон… – Он остановился, не закончив фразу, и нахмурился.
– Вы говорили об этом, – мягко сказал Эйвери.
– Да, вы должны заняться этим.
– С удовольствием. Похоже, что это очень интересно.
– Вы согласны со мной, верно?
– Очень интересно.
– Знаете, – сказал он: казалось, он что-то вспомнил, – той несчастной женщине по-прежнему не хотят давать пенсию.
* * *
Он сидел на мотоцикле как за обеденным столом – выпрямив спину, поджав локти. Мотоцикл нещадно тарахтев. Грохот двигателя катился по озябшим полям, будил петухов. На проселке сильно трясло. Плащ был с кожаными накладками на плечах, полы бились о спицы заднего колеса. Наступил рассвет.
Скоро надо будет чего-то поесть. Непонятно, почему он так голоден. Может, дело в физической перегрузке. Да, конечно. Он поест, но не в городе, еще не в городе. И не в кафе: чужаки обычно приходят
Он все ехал. Мучил голод. Кроме как о еде, ни о чем не мог думать. Рука сжимала газ, и мотоцикл нес вперед обессиленное тело. Он свернул на дорожку, ведущую к какой-то ферме, и остановился.
Дом был старый, неухоженный – выглядел так, как будто вот-вот развалится. Дорожка с колеей от телеги поросла травой. Ограда была сломана. Когда-то здесь был сад, спускающийся террасами, теперь совершенно одичавший.
В кухонном окне горел свет. Лейзер постучал в дверь. Рука дрожала после мотоцикла. Никто не вышел. Он постучал снова, пугаясь своего же стука. В окне ему померещилось какое-то лицо, мелькнувшая тень мальчика или отражение раскачивающейся ветки.
Он быстро вернулся к мотоциклу, с ужасом ощущая, что его голод – вовсе не голод, а одиночество. Надо где-нибудь прилечь и отдохнуть. Он подумал: я забыл, как это бывает. Он опять сел на мотоцикл и поехал. Доехал до леса и прилег там, спрятав лихорадочно горящее лицо в зарослях папоротника.
* * *
Наступил вечер; в поле было еще светло, но в лесу, где лежал Лейзер, быстро стемнело – красные стволы сосен превратились в черные колонны.
Он отряхнулся от листьев и зашнуровал ботинки. Жесткая кожа болезненно резала ногу. У него ведь не было возможности разносить их. Он поймал себя на мысли, что Леклерку и другим это безразлично, а ему не протянуть руку через пропасть, что легла между ушедшим и оставшимся, между живым и умирающим.
Он натянул рюкзак и снова почувствовал жгучую боль, когда лямки врезались в покрытые синяками плечи. Он взял в руку чемодан и пошел через поле к дороге, туда, где оставил мотоцикл. До Лангдорна было пять километров. Лейзер подумал, что этот, первый из трех городов, должен показаться за холмом. Вот-вот будет полицейский пост, скоро уже можно будет поесть.
Он ехал медленно, с чемоданом на коленях, напряженно вглядываясь в мокрую дорогу, ожидая увидеть вдали красные огоньки или кучку людей с автомашинами. В конце затяжного поворота он увидел слева дом с нарисованной кружкой пива в окне. Он въехал во дворик, на шум двигателя к дверям вышел старик. Лейзер слез с мотоцикла.
– Я хочу пива, – сказал он, – с сосисками. У вас есть?
Они прошли в пивную, и старик усадил его за стол, в окно Лейзер мог видеть свой мотоцикл во дворике. Он принес Лейзеру бутылку пива, сосиски, нарезанные кусочками, и черный хлеб, а сам остался стоять у стола, наблюдая, как Лейзер ест.
– Куда вы едете? – Его худощавое лицо оттеняла борода.
– На север. – Лейзер знал свою роль.
– А откуда вы?
– Какой дальше будет город?
– Лангдорн.
– Далеко до него?
– Пять километров.
– Есть где остановиться?
Старик пожал плечами. Его жест выражал не равнодушие, не отрицательный ответ, а полное отрицание, словно он ни во что не верил и никто не верил ему.
– А дорога как?
– Нормальная.
– Говорят, была диверсия.
– Не было диверсии, – сказал старик, будто диверсия могла быть надеждой, утешением или чем-то, что их объединяло: чем-то, что наполнило бы теплом или осветило сырое сумрачное помещение.
– Вы с востока, – объявил старик. – У вас восточный выговор.