Война за океан
Шрифт:
– Ур-ра! – закричали на берегу.
И вдруг из-за реки грянули пушки.
Лодка подошла к берегу. Духовенство и депутация шилкинских рабочих встречали Муравьева хлебом-солью. Губернатор стал обходить почетный караул.
Потом купец, отбывающий в Шилкинском заводе каторгу и заведший тут торговое дело, читал свои стихи. Он сравнивал Муравьева с Петром Великим.
«А стихи для малограмотного человека в самом деле прекрасны, – подумал губернатор. – Умный у нас народ, но еще неразвитый и необразованный, а в общем все сделано очень хорошо, может быть, даже не хуже, чем на
После обеда в Шилкинском заводе Муравьев отправился на другую сторону. День отличный. Генерал обошел ряды солдат. Он всматривался в их бесстрастные, спокойные и сильные лица. «Все это забайкальские казаки, потомки землепроходцев. Чем полны их души? Что они думают? По внешнему виду русского солдата никогда об этом не догадаешься. Распоряжения он готов исполнять, а что у него на душе, черта с два узнаешь. Дайте ему волю, он еще высмеет. Это не французы, и никакого энтузиазма тут не видно. Хотя народ, видимо, буйствует от восторга искренне! Ведь я исполняю извечное желание сибирского народа, а казачества в особенности!»
Оркестр грянул. Войска стали маршировать. Часть из них вооружена новыми ружьями. После марша Муравьев проверял, как из этих новых ружей стреляют забайкальские казаки.
На другой день губернатор явился на пароход. Молодой инженер Сгибнев в форме морского офицера, капитан парохода, стал объяснять, что судно хорошее и против течения может идти. Но Казакевич не желал посылать его в Бянкино, так как на Шилке быстрое течение и перекаты, и не хотел рисковать бессмысленно. Инженер – молодой человек, но говорил твердо и уверенно, и чувствовалось, что он отлично знает машину. Сгибнев представил губернатору свою жену, молодую темноволосую даму. Она шла с мужем на пароходе.
В течение двух дней Муравьев проверял загрузку кораблей, обмундирование, артиллерию. Все было в должном порядке. Пока он ездил во Францию, Испанию и Англию, здесь тысячи людей не сидели сложа руки. Это чувствовалось во всем. Четыре года все Забайкалье и Восточная Сибирь тщательно готовили этот сплав. Зимой и летом свозили сюда снаряжение и материалы. По станицам формировали отряды. Муравьев понимал, что это результат трудов целого края. Но он был горд, что эту энергию в народе пробудил сам. Только так он представлял себе все, что происходило. И он был снисходителен к тому, что народный восторг по этому случаю проявляется с такой традиционной наивностью. Все те почести, над которыми Муравьев обычно иронизировал, когда они выказывались другим лицам, он сейчас принимал как должное, с большим удовлетворением.
Но вот все готово. Исторический час приближается. Вечером Муравьев со свитой возвратился на левый берег.
На завод съехалось еще больше народа. Чуть ли не со всего Восточного Забайкалья и всех соседних заводов и станиц прикатили купцы, мещане, казаки. Тут множество офицеров и военных чиновников, отбывающих со сплавом, а также остающихся здесь, прибывших
Утром крестный ход. Множество духовенства. Несли образ чудотворной Албазинской божьей матери.
Разгильдеев, начальник горных заводов, могучий и на вид добродушный толстяк, так постарался. Он согнал на Шилку чуть ли не всех каторжников с окрестных рудников и заводов, приодел их в красные рубахи, составил из них хоры, которые всюду встречали губернатора пением. Муравьев уже знал, что на каторге всегда есть художники и поэты, им представилась возможность развернуться, выказать свои таланты и этим заслужить смягчение наказания.
Еще арки! Всюду горят плошки, огромная иллюминация. Тут уж больше вкуса: кроме огней, еще и цветы искусственные! А вот целый парк из лиственницы, березы, багульника, сосны… Муравьев был так тронут выражением всенародного подъема духа и любви к себе, что на этот раз даже не вспомнил о том, что этот парк бутафорский, хотя до того не раз приходило в голову, как хорошо было бы, если бы на Шилкинском заводе в саду на самом деле росли березы и сосенки. Он уж не думал о том, сколько тут лести и лжи. В глубине души он знал это, но ведь так и надо, пусть. Народ видит, а это главное. И главное, очевидно, что все рады и Сибирь всколыхнулась.
На транспаранте среди огней и цветов с большим умением и вкусом нарисован рыцарь. Он стоит на стрелке, где сливаются Аргунь и Шилка. В руках – щит и меч. Тут же нарисовано устье Амура, в воздухе – орлы, в море – киты, тут же соболи и тайга.
Да, по всем признакам, сплав готовили основательно.
На пирамиде позолоченными буквами написано, когда и какие важнейшие исторические события произошли на Амуре. Миша, неотступно следовавший за генералом, как бы невзначай обмолвился: «В ваше царствование…», но поперхнулся и тут же поправился…
Среди людей, устроивших этот праздник, были весьма образованные люди, дельные, годами трудившиеся, готовившие сплав, инженеры, офицеры, моряки, люди честные, многие из них с развитым вкусом, но в ожидании прибытия Муравьева все, видно, как ополоумели и подчинились привычке безропотно раболепствовать и подчиняться. Здесь чествовали Муравьева, как государя.
Но вот и щит с вензелем государя. Тут выстроены войска, народ кричит «ура». Вспыхнули, засверкали, заискрились бенгальские огни…
Хор каторжников, одетых в яркие рубахи и щапки, чтобы не видно было бритых голов, запел:
Как за Шилкой за рекой
В деревушке грязной
Собрался народ толпой,
И народ все разный…
… Тут складские торгаши
С ихними женами…
К Муравьеву подвели высокого седого казака. Генерал узнал его, эта Карп Бердышов.
– Карп Иванович! – воскликнул генерал. – Я рад тебе, братец.
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.
– Что ты тут делаешь?