Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
Часть IV
Крепость
…Борис ошибся. Замеченная им колонна была вовсе не караваном Халеса-рахнемы. Судьба словно решила слегка «поприкалываться» над Глинским, ещё немного пощекотать ему нервы…
ГАЗ-66 «Николая Дорошенко» стоял на невысоком перевале и был хорошо виден и с двух сторон прямого на этом участке шоссе, и вниз по склону, и сверху – всюду километра за два-три. Борис делал вид, что копается в моторе при поднятой кабине, когда короткая колонна «тойот» и «уазиков» подошла и остановилась. Это были не «духи». Это были «зелёные» из кандагарского корпуса, союзники. Глинский чуть не застонал, закусив с досады губу, – появление невесть откуда взявшегося подразделения бабраковцев могло попросту сорвать
Афганский капитан, быстро осмотрев «заглохший» автомобиль и странного, какого-то «тормознутого» русского водителя, по-русски предложил взять машину на буксир и подбросить до ближайшей по маршруту заставы.
Борис шумно поблагодарил, прижимая руку к груди, но отказался, кивнув на портативную геологическую радиостанцию – «ангарку»:
– Спасибо, друг-азиз, ташакор! Не надо, не надо! Уже доложил, понимаешь?! Сейчас приедут, через несколько минут. Экспедиция у нас рядом, километров десять всего… Понимаешь? Едут уже, говорю.
Афганский капитан молча смотрел некоторое время на придурковатого шурави. Лицо его не выражало никаких эмоций. А вот глаза – те кое-что выражали. Простой такой вопрос. Типа: «Ты что – совсем дурак, парень?» Но вслух капитан озвучивать этот вопрос не стал. Советский водитель говорит, что за ним скоро приедут? Что ж… Приедут так приедут… У этого капитана были свои причины не любить шурави. Правда, имелись резоны и любить.
И трудно сказать, чего было больше. Когда этот весьма родовитый офицер учился в Союзе в военном училище, советские вертолёты разнесли в пыль его родовой кишлак. Случайно уцелели только младший брат да старшая сестра с двумя племянниками. Их потом долго и совсем бесплатно лечили советские доктора, одному из племянников даже глазной протез сделали – стеклянный такой глаз, которым мальчишка страшно гордился и посмотреть на который приходили даже взрослые из других кишлаков.
Наконец, капитан пожал плечами, махнул рукой на прощание, сел в головную «тойоту», и колонна ушла.
Борис перевёл дух и отёр рукавом бушлата взмокшее лицо. А ведь было совсем не жарко. Солнце светило ярко, но оно уже не успевало как следует прогреть воздух поздней афганской осени. Накануне вечером в помещении кандагарского разведпункта на двойном «исламо-христианском» пакистанском календаре Борис впервые за долгое время остановил взгляд на дате – 3 ноября 1984 года.
Глинский, успокоившись, походил вокруг машины, снова закурил и, запрокинув голову, посмотрел в безоблачное бледно-голубое небо. Небо молчало. И вообще было безветренно и очень тихо. Настолько тихо, что Глинский слышал стук собственного сердца. По крайней мере ему так казалось…
Подаренные судьбой дополнительные полчаса свободы пролетели быстро: только что вокруг была разлита какая-то неправдоподобно безмятежная тишина – и вдруг перевал с характерным надрывом перемахнули две груженые «тойоты» и резко затормозили по обе стороны от машины Глинского:
– Дришь! («Гриша!» – вспомнил Борис.)
Борис не заметил, кто выкрикнул команду, и завертел головой. Увидев безбородое лицо выскочившего из автомобиля Халеса, Глинский чуть не вздохнул с облегчением – всё, вот теперь дороги назад уже нет.
Да, бывают в жизни такие парадоксы – за спиной последний мост догорает, а человек вздыхает облегчённо. Правда, такое бывает очень нечасто. И не в обычной жизни.
О захватившей Бориса банде моджахедов и её главаре следует, пожалуй, рассказать чуть подробнее, чтобы понять логику их действий.
А история бандгруппы таджика Халеса-рахнемы была не совсем обычной, хотя по тому времени и не исключительной. Сам Халес имел спаренную кличку – Штурман и одновременно Маклер. Он, строго говоря, был не столько непримиримым борцом против кабульской власти, сколько обычным наркокурьером. Точнее, не совсем обычным – он являлся связным между настоящим наркобароном Исмаилом Кандагари (тоже таджиком, кстати) и «главным бухгалтером» пакистанских учебных центров Исламского общества Афганистана Бурхануддина Раббани. О последнем особо рассказывать незачем, поскольку он считался одним из самых известных лидеров моджахедов, а вот Исмаила хорошо знали в несколько более узких, так скажем, кругах. Своё прозвище Кандагарский [222]
222
Кандагари, собственно, и означает «кандагарский».
Кстати, Исмаил окончательно перешёл в наркобизнес с должности начальника службы грузовых перевозок родного аэропорта. Ведь до прихода советских войск самолеты из кандагарского аэропорта постоянно летали и в Пакистан, и в Иран, и в арабские страны – и в те благословенные времена сухопутный наркотрафик был практически не нужен. Но потом всё резко изменилось: по мере расширения зоны военных действий самолёты сюда стали летать всё реже и реже. И к началу 1984 года Кандагар принимал и отправлял от силы по рейсу в два дня и то исключительно в Кабул или Джелалабад. А там ведь конкуренты. Да и советские, надо сказать, весьма серьёзно взялись за наркотрафик, справедливо полагая, что именно он служит главным источником финансирования моджахедов. Вот и пришлось Исмаилу переквалифицироваться в «сухопутную крысу», и очень кстати подвернулся под руку бывший штурман, а до того лётчик Халес.
Исмаил знал Халеса давно, знал как человека прагматичного, без религиозных «закидонов» и прочих «тараканов» в голове. Халес никогда на боестолкновения специально не нарывался, но и своего без боя тоже не отдавал. В общем, выбирая между контрабандой и войной, он всегда выбирал «мир». Ну а возможностями контрабандистов во все времена, как известно, пользовались спецслужбы – самые разные, иногда весьма даже экзотические, ну и советские, конечно же, тоже.
И не то чтобы бывший штурман Халес был напрямую завербован советской разведкой – нет, конечно, всё не так просто, – но уж больно часто оружие, которое он регулярно доставлял из Пакистана, не доходило до конечного адресата. То есть получалось так, что это не он не довозил, а получатели-посредники не раз нарывались на засады шурави. Кстати говоря, тот самый первый «ермаковский» «стингер» перевёз через границу именно Халес. Перевёз и передал в руки тех, кого Ермаков со своей группой уничтожил. А ещё именно с Халесом ходил в Пакистан «путешественник» Миша-Мишико – под видом афганского бадахшанца, налаживавшего торговые и другие связи с единоверцами-исмаилитами по всему Среднему Востоку вплоть до Индии. (Между прочим, духовного лидера исмаилитов Ага-хана IV, чье поручительство в ту пору значило очень много, моджахеды и их покровители очень хотели сделать своим союзником. Но до сих пор нет однозначного мнения, поддался он на уговоры или нет… Впрочем, речь сейчас не об этом.)
Так вот. На момент описываемых событий Халеса начал в чем-то подозревать некий Яхья – один из главных получателей героина, «бухгалтер» и «завуч» одного из пакистанских учебных центров. Яхья происходил из пуштунов и уже поэтому не доверял «нарко-таджикской» связке Исмаила и Халеса.
Как говорится, кто платил, тот и следил. И в последнее время Яхья с группой соплеменников особо тщательно отслеживали доставку груза. Чем больше было груза – тем надёжнее его прикрывали. А порой и просто в открытую сопровождали от Кандагара до самого Пешавара, встречаясь с «наркоизвозчиками» то там, то здесь.
Конечно, Яхья мог давно из-за своих подозрений просто убрать Халеса, тем более что «рахнему» не очень жаловал и Раббани, тоже таджик. Ведь род Раббани происходил не только из Самарканда, но и Худжанда, одного из главных центров таджикской государственности, который когда-то в древности назывался Александрией. А корни Халеса тянулись даже не в сам Герат, а куда-то в «презренную периферию». К тому же Яхья происходил из славного «королевского» рода дуррани, многие представители которого достигли министерских, дипломатических и генеральских званий…