Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
А во-вторых, Халес дал понять, что готов прикрыть его и принять экстренные меры к устранению муллы Насима, кстати – конкурента по контрабандному бизнесу… Да, этот мулла даже и в руках-то «блоупайп» не подержал, но… Честно говоря, он тоже давно раздражал Яхью. Да и по происхождению он был нуристанцем, то есть ещё более презренным, чем этот оборотистый таджик… Да, быстрая смерть муллы Насима, скажем, от рук всё тех же проклятых «советских коммандос» могла бы решить важную проблему…
В-третьих, за услугу Халес просит не так уж и много – дать ему заработать на этом глупом заблудившемся шурави, ну и… вообще,
– Дага Насим ди Ходай па нивал шавандай. [227]
Халес лишь воздел глаза к небу и лицемерно вздохнул.
Борис, по понятным причинам вслушивавшийся в этот увлекательный диалог с особым интересом, незаметно перевёл дух. Кажется, пронесло… По крайней мере сразу его не пристрелят. Теперь Глинский знал, что значит ощущать себя принадлежащей кому-то вещью… В этих местах, похоже, мало что изменилось со времен Александра Македонского, давшего название родине предков Раббани. Тогда, наверное, так же гнали рабов с караванами и так же выясняли отношения между собой главари крупных и мелких шаек…
227
Воистину, Насим заслужил кару Аллаха. – Прим. авт.
Несмотря на боль в голове, засыхающую на лице и в волосах блевотину, Борис почувствовал какой-то внутренний подъём. Так бывает после того, как жизнь какое-то время висит на волоске. Глинский вдруг вспомнил, как во время второго инструктажа «на даче» генерал Иванников однажды сказал:
– Восток, – оно, конечно, дело тонкое. Но, знаешь, Борюша, не тоньше купюры, это я тебе говорю…
Борис сдержал, разумеется, улыбку. Испуганный шофёр-«геолуг» никак не мог в такой ситуации улыбаться…
…Всю следующую неделю небольшой караван, состоявший из пяти верблюдов и семи погонщиков, шёл в Пакистан. Шли долго и как-то вязко: сначала вроде бы в одну сторону, потом – в другую. Борис всё время пытался сориентироваться на местности, но общий маршрут движения представлял весьма приблизительно. Днём его за связанные за спиной руки длинной кожаной петлей пристёгивали к верблюду, и он так и шёл, поминутно спотыкаясь, наполовину спиной вперёд. Шёл по тридцать километров в день. Это было очень, очень тяжело, зато неимоверная усталость быстро вытеснила страх. Конечно, Глинскому было страшно. Он ведь был никаким не суперменом, а самым обычным человеком, ну, может быть, лучше других подготовленным, но не более того.
Но постепенно Борис стал привыкать к страху. Человек ко всему привыкает, пока жив… Периодически Глинского избивали, но не сильно, а так – для общего взбадривания и напоминания, кто есть кто. Борис, как мог, подыгрывал избивавшим его «духам» – и стонал, и вскрикивал,
В первый же день, когда он захотел отлить, его заставили встать на колени и пинками с затрещинами объяснили, что мочиться можно только так, а стоя это делать неприлично. Протестовать Глинский, разумеется, не стал: на коленях так на коленях, как скажете, уважаемые, хоть лёжа, только ногами по голове не надо…
Кормили его смоченными в жирной воде крошками от сухарей. Правда, сами «духи» тоже скорее постились. Пару раз Борису, как собаке, кинули куски твёрдой вяленой баранины. Глинский, как пёс, её и досасывал, не слишком заботясь о сохранении достоинства. Тут бы силы поддержать…
Все в караване жевали чарс, подкармливали им и Бориса. Он не отказывался. Вообще, уже первые два-три дня в караване дали ему чуть ли не больше, чем вся «скоропостижная» подготовка «на даче». Глинский не разумом, а нутром ощутил, что здесь – другое «измерение» жизни. Человек из другого мира не может осмыслить его, но может попытаться просто впустить его внутрь себя… Здесь всё было другим и чужим: и запахи, и отношения между людьми, и система ценностей, и даже измерение времени. Как-то Глинский вспомнил вопрос, заданный ему однажды афганцем еще в Кабуле: «А в России бывают понедельники?»
Караван часто останавливался в заброшенных кишлаках – их было много, в них, как правило, и ночевали.
Советских (или «бабраковских») вертолётов за всё время пути Борис так и не увидел, правда, один раз услышал. «Духи» тогда переполошились, и караван спешно вернулся в кишлак, где они останавливались на ночлег.
Но вертолёт так и не показался из-за барханов – звук становился всё тише и тише. А потом и вовсе растворился в белёсом небе. На радостях «духи» в тот раз избили Глинского чуть сильнее обычного…
На седьмой день пути караван пересёк весьма условную границу с Пакистаном. Собственно, никакой границы не было вовсе – ни контрольно-следовой полосы, ни столбиков, ни колючей проволоки, ни людей – вообще ничего. Только верблюжий скелет на тропе – и всё. Судя по всему, по скелету «духи» и поняли, что они уже в Пакистане, потому что сразу как-то радостно запричитали…
Ещё через часа два пути они встретили другой караван – «водозаправочный». «Духи» долго закупали воду, болтали со встречными караванщиками, а потом все вместе собрались помолиться. Кстати, до этого они почти не молились. Ну да всем известно, что путешествующие даже священный пост в месяц рамадан могут не соблюдать. Путешествующие и воюющие…
…Наконец, они добрались до какого-то большого кишлака под Пешаваром – Борис определил это по характерному гулу самолетов, а других аэродромов-то на десятки вёрст вокруг не было.
Погонщики начали суетиться с разгрузкой, а Глинского загнали в неглубокую яму, крытую досками. И словно забыли про него. Борис не заметил, как заснул. Он вообще научился спать где угодно – даже со связанными руками и ногами. Ничего удивительного – ему ведь пришлось прошагать рядом с верблюдом около двухсот километров…