Война. Апрель 1942 г. - март 1943 г.

Эренбург Илья Григорьевич

Майор прошел пешком из Дагомеи в Либерию — пятьсот километров девственными лесами. Сержант переплыл из Бретани в Англию на маленькой рыбацкой лодке. Был шторм. Сержант хотел доплыть, и он доплыл.

Их семьи остались там — под немецким игом. Вот почему парижанин без слов понимает лейтенанта-украинца. У них есть общий язык — ненависть. Парижанин говорит: «Бош, фриц» и сжимает руками воздух. Украинец одобрительно вздыхает: «Так его!..»

Есть среди французов люди, которые не имели представления о нашей стране. До катастрофы они читали профашистские газеты, изо дня в день рассказывавшие, что Россия — это курные избы и национализированные женщины. С изумлением они увидали большие города, заводы, комфортабельные

дома, семьи. Они только разводят руками: «Как наши газеты врали!..» Есть и другие, с восхищением следившие за мирным ростом нашей страны. Они пришли из разных социальных групп, из разных партий, но для всех Россия — сильный отважный союзник. Французы знают, что Советский Союз хочет возрождения независимой и свободной Франции, и летчики «Нормандии» счастливы, что они наконец-то попали на настоящую войну, как сказал мне один лейтенант.

Механик-сержант, парижский печатник., сражался Испании против фашистов. Он хорошо знает врага: враг все тот же — враг Франции, враг Испании, враг России, враг свободы.

Корсиканец говорит: «У меня итальянцы убили брата. А мы на Корсике знаем, что такое священная месть! Я должен отомстить. Мне повезло, что я — здесь! Я отомщу…»

Летчик Дюран за одну неделю, когда французская армия воевала, сбил четыре вражеских самолета. О говорит: «Но мне скучает пятый бош… Скорее бы бой…» В Египте и в Сирии многие сидели без дела, они стосковались по бою. Капитан-лотарингец, сбивший одиннадцать немецких машин, сурово поясняет: «Мы пошли за генералом де Голлем, чтобы воевать. Здесь мы сможем воевать».

Летчики довольны советскими машинами: они много лучше тех, на которых им приходилось воевать в Африке. Французские летчики быстро освоили наши самолеты. Механики обрадовались: во Франции они работали с моторами «Испана-Суиза».

Непонятной кажется издалека Россия. Но вот приехал французы и сразу почувствовали себя как дома. Не видали они никогда валенок, а теперь не расстаются с ними. Не знали щей — понравились щи. Боялись русской зимы, но оказалось — не страшно. Ходят на лыжах. Уже знают много русских слов. А детишки кричат по-французски: «Бонжур!»

Когда передают «В последний час», французы сосредоточенно молчат, стараясь разобраться в чужих именах в непонятных словах. Но вот раздается «немцы потеряли убитыми 175 тысяч солдат и офицеров», и французы улыбаются: уничтожены палачи Франции. В такую минуту понимаешь, что такое боевая дружба. А французский лейтенант жмет руку нашему летчику и ласково повторяет: «Карошо… Карошо!..».

6 января 1943 г.

Зарево

Шведские аристократы считали Норвегию мужицкой страной. Датские свиноводы пренебрежительно поглядывали на бедных и чересчур беспокойных норвежцев. Иностранные туристы влюблялись в фиорды. Немецкие шпионы интересовались портами и химическими удобрениями. Норвегия была на окраине Европы, и казалось, это эта страна лежит не на пути истории. Но вот настали дни испытаний. Норвежцы не продали своего человеческого первородства за чечевичную похлебку «мирной оккупации». Норвежцы оказались не комбинаторами, не жонглерами, но суровыми и непримиримыми людьми. Может быть, это удивило многих, но я знал, что Норвегия — край взыскательных сердец. Это край, где много камня, много трудных дней и много человеческого участья. Маленькая страна, большая совесть.

Легко жить человеку где-нибудь в Италии. Он может ночевать под южными звездами. Он протягивает лениво руку и срывает плоды. Норвегия — это скалы и вода, вода и скалы. Но здесь, на далеком севере, люди создали свободную и прекрасную жизнь.

Кто не знает Ибсена? Его пьесы звучали и звучат в европейской ночи как сигнал тревоги: они будят беспечных, они стыдят

малодушных. Норвежцы создали прекрасную литературу, замечательную живопись. Немецкие варвары тупо смотрят на фрески телеграфа, клиники, школы судоходства, ремесленной палаты Осло. Что они сделали, чтобы украсить захваченную страну? Они арестовали художника Пера Крога, картинами которого гордятся музеи всех цивилизованных стран.

Норвегия была страной демократии, здесь не знали ни титулов, ни раболепства, ни иссеченных на дуэлях студентов, ни местничества. Дети рыбаков и крестьян заполняли аудитории университета. Норвежцы читали больше других народов. На маленьком острове Ресте, среди свай, можно было встретить философа, влюбленного в Эпикура и поэта, читавшего Данте или Китса. Норвежцы настоящие люди, и когда на них напали немецкие автоматы, норвежцы приняли неравный бой.

Человеческое достоинство — вот что ценится в Норвегии. Не генеалогия, не деньги и не комфорт. Задолго до войны в северный норвежский городок прибыли прохвосты с дирижабля «Италия», трусы, разыгрывавшие бесстрашных исследователей, фашисты, которые, за отсутствием макарон и абиссинцев, сожрали злосчастного чеха. На берегу стояли норвежцы, засунув пальцы в карманы. Итальянцы бросили канат. Никто не двинулся с места, никто не поднял каната. Может быть, немцы думали, что, прибыв как непрошеные завоеватели в Норвегию, они вызовут восторг? Они бросили канат — Квислинга. Но нет норвежца, который пожал бы руку презренного изменника.

Можно изготовлять на заводах танки и лженаучные теории, «Мессершмитты» и «геополитику». Нельзя изготовить в Эссене или в Берлине мужество. Норвежцы рождаются героями. Кто побывал весной на Лофотенских островах, знает, что такое борьба, «Все — или ничего», — говорил герой Ибсена. Может ли испугать норвежцев Гиммлер? Ведь они с детства знают, что такое штормы. Моряки и рыбаки, они выросли среди бурь, в детстве их баюкал прибой, их вдохновлял ветер, они давали клятвы любимым девушкам, уходя в дальнее плавание. В Норвегии много гостиниц, но Норвегия не гостиница. Норвегия — это близость полюса, это «все — или ничего», это свобода и это борьба.

Четыре тысячи норвежских офицеров, и матросов плавают по всем морям под флагом свободной Норвегии. Шестьдесят три корабля, шестьдесят три блуждающих острова, на которых живет свобода. Когда подойдет первый из шестидесяти трех к норвежским берегам, с солдатами на борту, и когда матросы бросят канат, его подхватит вся Норвегия.

Весной норвежский пароход «Гальгезунд» вышел из Флеккефьер в Осло. Этот пароход не пришел в Осло, он пришел в английский порт: норвежцы не хотят возить немецких палачей; еще одним свободным островком стало больше.

Десять тысяч норвежских учителей отказались учить детей невежеству и скотскому послушанию. Десять тысяч учителей — это мозг Норвегии. Учителя восстали против танков. Они сказали детям и отцам: «Человек и свобода». Две тысячи учителей томятся в концлагерях. Германия пытается посадить свет за проволоку, но свет горит: его разжигают ветер и гордость.

Епископ Берграв в тюрьме. Шестьсот пасторов протестуют против немцев и Квислинга. Они не променяли евангелие на злой бред Розенберга. Они не променяли тернии на тридцать сребренников.

Почему вспыхивают пожары в Тронхейме? Почему взлетают склады в Бергене? Почему падает, обливаясь кровью, предатель Кристиансен? Почему «исчезают» немецкие солдаты? Потому что Норвегия не постоялый двор для нацистских жеребцов, не тюрьма, не лакейская. Норвегия не сдается напрокат.

Рабочие Драммена, моряки Тромзе, рыбаки Свольвера, судостроители Лаксевога — все они стали солдатами одной незримой, но мощной армии; нет больше раздоров, дискуссий: есть захватчики и Норвегия, цепи и свобода. Квислинг и честь. Народ сделал выбор, и народ воюет.