Войска
Шрифт:
На утро, по команде "Технический дивизион, подъём!", мы быстренько оделись, застелили наши койки и собирались идти умываться, как нас, всех пятерых, прибывших из учебки, остановил сержант Асланов, тот самый высокий усатый азербайджанец.
– Куда?! Вернитесь и застелите остальные койки.
– Какие? Мы свои застелили.
– Вот эти…
И сержант указал нам на девять коек, причём на двух из них продолжали ещё спать деды. Приказ сержанта, да ещё и деда, пришлось выполнять. Только рядовой Мамедов воспользовался тем, что он "зёма", кое как застелил одну
Утренней трёхкилометровой пробежки, к которой мы привыкли в учебке, здесь не было. Но до завтрака всё же надо было привести себя в порядок, почистить сапоги.
Все умывальники с нашей стороны казармы были заняты, и я зашёл умыться на стороне роты водителей. Умылся и уже собирался вернуться к своим, когда меня позвал невысокий смуглый, видимо узбек, солдат-водитель.
– Эй, салага! Иди ко мне, почисть мне сапоги!
– Сам себе почистишь – не инвалид.
– Я те… тебе дам инвалида! Б… Сука!… и ещё несколько слов матом. Иди сюда, кому сказал!
Он размахнулся чтобы ударить меня, но я вовремя увернулся и перехватил его руку, оттолкнув его второй рукой. К нему на подмогу спешило ещё трое водителей. Завязалась бы серьёзная драка, и вероятно, мне бы хорошо досталось, если бы нас не разнял проходивший мимо офицер роты водителей. Я вернулся на нашу территорию. Мы сходили на завтрак в столовую, а после завтрака началась разборка: пять дедов-водителей зашли на нашу половину казармы и устроили переговоры с дедами нашего дивизиона. Деды-водители возмущались.
– Ваш салага оборзел: полез на наших дедов. Да мы его уроем. Он – не жилец!
– Который из них?
– Этот.
Один из водителей показал на меня.
Сержант Асланов махнул мне рукой. Я подошёл.
– Ты чего, офигел салага- жить надоело?
– Я никому не буду чистить сапоги.
– Ааа. Вот оно что.
Тут он обернулся к дедам-водителям.
– Это вы, мужики, нашим салагам зря приказы даёте. Мы им командиры.
– А чё он борзой такой?! Объясните ему, что дедов надо уважать и слушаться.
– Мы с ним разберёмся. Это наше дело.
Водители ушли, ругаясь. А я весь напрягся в ожидании нового конфликта со "своими" дедами. Деды обступили меня, а Асланов сказал:"Младшой, мы не любим, когда не подчиняются нам. Уроем сразу. Но ты не подчинился водилам, а это – правильно. Не боись, мы тебя не будем бить. Но имей ввиду: нашим дедам ты делаешь всё, что они тебе прикажут. А водил не слушай. Если они к тебе полезут- ты нам говори. Мы своих в обиду не дадим."
Этот инцидент, как ни странно, помог мне понять, что выживать в войсках будет непросто, но возможно. Даже появилось некоторое уважение ко мне не только молодых солдат, но и дедов. И ещё наши деды решили нас двоих салаг-сержантов "не припахивать к грязной работе типа чистки сапог и т.д." Это уже было моим первым, пусть и маленьким, достижением в борьбе с дедовщиной.
Попыток унизить достоинство молодых солдат было множество. Проблема ещё заключалась в том, что мы были плохо знакомы и не держались друг друга, как это делали выходцы из Азербайджана, Армении, Грузии и Узбекистана. Больше всех доставалось Молдавану и Житарю. Они были рядовыми и не могли
Мне, можно сказать, крупно повезло, что в войска я попал уже сержантом. Рядовых же деды превращали в настоящих рабов, которые беспрекословно должны были не только заниматься ежедневной уборкой казармы и туалетов, так как они выполняли эту работу за якобы дежурящих дневальных дедов, но они за дедов и дежурили или стояли на стрёме ночью, пока те спали, стирали их обмундирование, чистили им сапоги и бляхи на ремнях, застелали постель, рассказывали им на ночь "дембельскую сказку", делали им массаж, а по дороге на дежурство в грузовике развлекали их песнями.
Первый месяц нас не отправляли на боевые дежурства на позицию. Но в расположении полка тоже было много работы. Я и младший сержант Альберт по очереди были дежурными. Нам в подчинение давали трёх рядовых-дневальных так, чтобы мы могли круглосуточно нести дежурство: один спит, другой занимается уборкой казармы и туалетов, третий- охраняет знамя и вход (стоит "на тумбочке"). Сержанты уборкой не должны были заниматься, но ночью спали меньше рядовых и отвечали за всё дежурство, пересменки и докладывали дежурному по роте офицеру о состоянии дежурства. Офицер же делал замечания, если где-либо были недоработки: плохо убрали помещение или дневальный отошёл от охраняемой "тумбочки" со знаменем нашего технического девизиона. Приходили офицеры обычно раз днём и один или два раза ночью, причём чаще под утро, чтобы застать нас врасплох.
Когда со мной в дежурстве дневальными были рядовые моего призыва, то всё было по уставу, и такие дежурства проходили очень спокойно, когда был один дед, то он ничего не делал, а за него отдувались двое молодых. Хуже обстояли дела, когда был один молодой и два деда. Но раз мне совсем не повезло: мне назначили дневальными трёх дедов. Они, естественно, смотрели друг на друга и ничего делать не собирались. Более того, они пытались мне навязать сутки стоять "на тумбочке", а вместо четырёх часов сна- чтобы я убирал казарму. Я, конечно, отказался, но и жаловаться к начальству не пошёл. Днём мои дневальные-деды разбрелись кто куда, а ночью спали. Мне же пришлось до отбоя стоять и охранять знамя и вход. А в десять вечера, когда все пошли спать, я быстро подмёл помещение и сел на табуретку отдохнуть. Опираясь локтём на колено, а кулаком в подбородок, просидел до полуночи и уже начинал дремать, когда сквозь туманную пелену увидел со стороны роты водителей приближающуюся тень. Резко встать не получилось, но всё же секунды мне хватило осознать, что приближается дежурный офицер.
– Товарищ старший лейтенант, … за прошедшее дежурство нарушений нет.
– Вольно, младший сержант. А где дневальный? Почему не на тумбочке?
– Спит. Сказал, что плохо себя чувствует.
– Поднимите его быстро.
Я разбудил деда-дневального, чья очередь должна была стоять "на тумбочке".
Тот спал в одежде, но без ремня, встал и медленно начал застёгивать ремень.
По расхлёстанной гимнастёрке и приспущенному ремню офицер понял, что перед ним дед.