Воющие псы одиночества
Шрифт:
Настя отвернулась от компьютера, плотно зажмурилась и постаралась отвлечься. Иногда это помогало: когда не можешь что-то вспомнить, нужно изо всех сил напрячься и подумать о чем-то другом, совершенно постороннем. Сидя с закрытыми глазами, она попыталась восстановить в памяти внешний бассейн в Термах Каракаллы. Слева десять сидений для массажа, по пять в ряд, дальше водопад, за ним пять мест для массажа лежа, в центре круглая установка для массажа ног, справа две гидромассажные «кастрюли» с горячей термальной водой, в центре «гриб» с круговым водопадом для массажа шеи и плеч, на противоположной стороне…
Что же было на противоположной стороне? Побывать там Настя утром не успела, а визуально определить, какой это вид массажа, не смогла.
Она резко повернулась
К трем часам, когда в холле показались Чистяков и супруги Каменские, Настя успела более внимательно ознакомиться с содержимым домашнего компьютера Веры Лозинцевой. Все было логичным, все сходилось, только непонятно было, как… Как это все осуществлялось. Ладно, она еще подумает, почитает более внимательно, и вообще, нужно срочно поесть, а то мозги отказываются функционировать.
– А где дитя?
– спросила она подошедшего Сашу.
– Куда вы дели нашего самого главного сыщика?
– Оставили со знакомыми. Здесь отдыхает очень приятная семья из Питера, у них мальчик - ровесник Саньки. Мы его сдали до вечера. Ну так что насчет баранины? Идем? Или ты пирожными злоупотребила?
– Я стоически терпела, - гордо сообщила Настя.
– Веди меня обедать. Я заслужила.
Она двинулась было в сторону Даши и Леши, стоявших посреди холла, но Александр придержал ее за руку.
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Хочу. Хочу сказать тебе спасибо. И твоей жене тоже. И сыну. Саня, ты даже не представляешь, какое дело вы сделали.
– Настюша, я не об этом спрашиваю.
– Я понимаю. Я все расскажу, Санечка, честное слово. Пойдем в ресторан, я буду есть баранину и рассказывать, а вы будете слушать. Правда, у меня мало фактов, в основном только догадки, но я уже позвонила всем, кому нужно, и дальше они все сделают сами. В конце концов, у меня отпуск.
В компьютере Веры Лозинцевой было много статей из центральных и местных газет. И статьи эти касались тех самых «громких» преступлений, после которых загадочный убийца совершал свои злодеяния. Убийство директора крупного предприятия, групповой побег рецидивистов, взрыв на рынке… Это были те самые преступления, материалы о которых дал Насте Игорь Лесников, места и даты совпадали. Более того, Вера скачивала из региональной прессы не только эти статьи, а вообще все материалы на криминальную тему, публиковавшиеся в течение десяти-четырнадцати дней после «громкого» преступления. Сначала Настя предположила, что эти преступления по какой-то причине действительно интересуют Веру, а срок в десять-четырнадцать дней - это как раз тот срок, когда событие вызывает повышенный интерес и о нем много пишут, потом интенсивность публикаций резко падает и еще через неделю сходит на нет. Правда, не совсем понятно, почему ее интересуют именно эти преступления, и только они, и зачем ей вообще все материалы на криминальную тему за этот же период. Но когда Настя увидела смутившую ее фотографию, все встало на свои места,
– Это была фотография девушки, убитой в Москве в ночь на 1 апреля. Я сначала ее не узнала, потому что видела только снимок трупа, сделанный на месте происшествия, а у Веры в компьютере прижизненная фотография, причем присланная ей по электронной почте за две недели до убийства. Все-таки потрясающе, до чего Вера уверена в своей безопасности, в том, что никто никогда ни о чем не догадается и ее не найдет. Ни одного следа не уничтожила, всю почту сохранила, можно элементарно установить, кто отправлял ей эти фотографии.
– А их много?
– с ужасом спросила Даша.
– Около десяти. Убитая девушка, наша Лилька и еще семь или восемь. И не только девушки, но и юноши.
– То есть Лиля… - побелевшими губами начала Даша и остановилась, не в силах выговорить то, что она думала.
– Должна быть одной из следующих жертв. Да не пугайся ты, Дашуня, все под контролем. Человека, который прислал Вере фотографию Лили, плотно опекают, он теперь кашлянуть не сможет
Настя старалась казаться бодрой и уверенной, но на самом деле она боялась почти до обморока. Конечно, Коротков - человек супернадежный, он все сделает как надо, ребят подключит. И тем более если он доложит о ее звонке Афоне, который держит на контроле убийство Оли Николаевой.
У Афони длинные руки, он может при помощи своих связей задействовать такие силы, что мышь не проскочит. Правда, он редко это делает, только когда ему это нужно для поддержания собственного авторитета, но ведь здесь речь идет как раз о его авторитете. Настина докладная, подписанная, правда, Юркой Коротковым, лежит у него на столе. Коротков сказал, что шеф прочел внимательно, не отшвырнул и крик не поднял, а глубоко задумался. Не иначе в начальники главка метит, а до этого надо бы стать начальником отдела в этом главке… Аппаратные игры, одним словом. Выявить своими силами межрегиональную серию, и не просто выявить, а раскрыть преступления и задержать убийцу - это дорогого стоит. Ради этого Афоня будет напрягаться, даже может из отпуска выйти.
Итак, Вера Лозинцева внимательно изучает материалы о «громких» преступлениях, после которых в течение одного-двух дней совершались убийства юношей и девушек, родители которых работали в разных звеньях правоохранительной системы. Изучает и с глубоким удовлетворением убеждается в том, что ее расчет был правильным: на фоне «громких» дел на эти убийства никто уже внимания не обращает. Газеты о них не пишут, а если и пишут, то только в рубрике «Криминальная хроника», где в пяти-шести строчках сообщается, что вот, мол, магазин обворовали, бомжи сарай подожгли, велосипедист курицу переехал, труп обнаружили. Газетам не до них. Журналистам не до них. Значит… Правильно. И милиционерам тоже не до них. Потому что нравственность прессы полностью отражает нравственность общества. Пресса ровно такая, каково общество, людям сообщают о том, что им интересно, о том, что они хотят знать, в противном случае никто не будет читать газеты и смотреть новости. И Вера Лозинцева, по всей вероятности, понимала это очень хорошо.
Чего же она хотела? Она хотела, чтобы работники милиции, прокуратуры, суда, юстиции, адвокатуры и так далее испытали сами, каково это - терять ребенка. Она не смогла простить милиционерам того, что они трижды задерживали убийцу-маньяка Семагина и отпускали его. Если бы не это, ее Кристина, ее самый любимый ребенок, последняя жертва Семагина, была бы жива. Она ждала, что этих неизвестных ей милиционеров тоже будут судить, пусть не как убийц, но хотя бы за халатность, ну хоть за что-нибудь, но пусть они поплатятся за смерть ее ребенка. Никто, однако, не поплатился. И тогда Вера стала вершить свой суд собственными силами. Дети работников правоохранительных органов будут умирать от руки маньяка. Именно маньяка. Как ее Кристина. Ни у кого не должно быть сочинений в том, что это маньяк, поэтому убийство должно носить элемент ритуальности. Вера не хотела излишних ужасов, и ритуальность виделась ей не как жуткая расчлененка и вывернутые кишки или имитация черной мессы, нет, ее вполне удовлетворяла такая невинная вещь, как оставленный на теле жертвы предмет. У следствия не должно быть сомнений в том, что убийство совершено не по личным мотивам и не из корыстных побуждений. Нужен штрих, свидетельствующий в пользу маньяка. И пусть потом родители убитых думают: «Мой ребенок не виноват в том, что случилось, он не давал повода для конфликта своим друзьям и знакомым, он пал жертвой маньяка, который разгуливает по городу, но которого не могут поймать или вообще никто не ищет. Если бы милиция работала лучше, если бы они не только пили водку и «крышевали», а еще и дело делали бы, мой ребенок был бы жив». То были мысли самой Веры, не дававшие ей покоя с тех самых пор, как она узнала о том, что Семагина трижды отпускали, и теперь она хотела, чтобы ту же боль, и тот же ужас, и то же отчаяние испытали и другие. Не любые другие, а именно те, кто по своей профессии или по должности имел отношение к раскрытию преступлений, к следствию и суду.