Воздушная зачистка
Шрифт:
В это время «двадцатьчетверки» моего звена барражировали над районом и поражали вскрытые цели из бортового оружия…
Отстрелявшись в очередном заходе и резко отворачивая в сторону, мой экипаж замечает в расщелине меж валунов скопление людей и вьючных животных. «Еще одна цель, — отмечаю я, запоминая ориентиры. — Лишь бы не потерять ее в сумерках! Последний заход. Больше не успеть — быстро темнеет…»
И верно, выполнив разворот и снова заняв боевой курс, я вдруг понимаю, что потерял намеченную цель. Небо отсвечивает и пылает красноватым заревом, а все, что находится ниже линии горизонта, тонет в темной
Вот тут-то и пригодились отрабатываемые в патрульных полетах навыки. Мелкими и неприметными движениями ручки управления я подвожу перекрестье прицела под скопление «духов», делаю нужные поправку и упреждение. И мягко нажимаю на боевую кнопку.
С десяток НАРов послушно срываются из-под пилонов и уносятся к цели. Через несколько секунд расщелина тонет в облаке огня, дыма и пыли…
«Восьмерки» благополучно эвакуировали батальонную засаду. Домой мы возвращаемся уже ночью — под зажигавшимися над горами яркими южными звездами.
А спустя пару дней офицеры-спецназовцы рассказали, что тем последним залпом мне удалось точно накрыть расчет ПЗРК. «Духи» зарядили пусковое устройство и готовились к пуску по моему атакующему Ми-24.
Я опередил их на одно мгновение…
В конце марта звено временно распалось: два экипажа убыли в Союз для отдыха в профилактории, а ведомый Андрей Грязнов внезапно заболел. Оставшись в одиночестве, мы с Валерой Мешковым выполняли различные боевые задачи, но чаще летали ведомым экипажем у командира эскадрильи.
День четвертого апреля выдался тяжелым. Утром нам пришлось слетать в паре с комэском на поиск и уничтожение каравана, затем я выполнил восемь полетов для проверки молодых летчиков-операторов… Казалось, на этом напряженная суматоха закончится; все уже исподволь поглядывали на часы и ждали ужина.
И вдруг ближе к вечеру — где-то в половине четвертого, километрах в пятнадцати к западу от аэродрома поднимается высокий столб черного дыма.
«Похоже, что-то серьезное!» — решаю я, когда нас вместе с майором Прохоровым срочно вызывают на КП. Там уже дожидаются два командира транспортных «восьмерок» с группой спецназа. Задачу ставит командир полка в присутствии начальника Армейской авиации 40-й армии полковника Григорьева.
Вскоре с его слов выясняется: при выполнении бомбометания упал и сгорел Ми-24, пилотируемый моим земляком Павлом Винником. Версия о причинах происшествия у командования вырисовывается следующая: при сбросе 250-килограммовой бомбы с предельно-малой высоты (50 метров, — примечание авторов), она взрывается не как положено с задержкой в сорок секунд, а сразу — под фюзеляжем, в результате чего вертолет сильно повреждает осколками; на борту начинается пожар. Однако двигатели и система управления работают исправно, что позволило бы экипажу произвести посадку. Но, вероятно, молодой командир экипажа слегка растерялся, промедлил и произвел аварийную посадку не на ближайшей площадке, а через несколько минут — пролетев около трех километров. Драгоценное время было упущено: дверь командира не отстреливалась, машина горела, и начинали рваться боеприпасы. В результате выскочить и спастись после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не смог.
Сразу после падения
Нам с Прохоровым надлежало прикрывать «восьмерки» с воздуха.
Взлетаем в обычном порядке: первыми отрываются от бетонки Ми-8, за ними — мы. Полет группы не занимает много времени — Павел Винник погиб всего в двенадцати километрах от аэродрома.
«Восьмерки» садятся рядом с чадящими останками винтокрылой машины; двигателей не выключают. Мы с комэском отходим немного в сторону. Барражируя на высоте тридцати метров, глазеем по сторонам, выискивая «духов» и изредка постреливаем. Скорее для острастки, чем для дела, потому как неприятеля не видно.
Прошло четверть часа.
Патрулируя воздушное пространство над опасным районом, я не имею визуального контакта с противником. Похоже, не имеет его и Прохоров. Мы выпускаем серии по две-три ракеты или посылаем короткие очереди из пушек по тем точкам, координаты которых называет по радио командир отряда десантников. Но отсутствие моджахедов отчасти успокаивает и расслабляет. Тем более что версия произошедшей катастрофы вполне «мирная».
Казалось, еще немного, еще две-три минуты и транспортники, забрав высокопоставленных пассажиров и тело погибшего летчика, пойдут на базу.
«Жаль Пашу. Чертовски жаль!.. Но «духи» здесь, похоже, не при чем», — успеваю я подумать, прежде чем слева по борту что-то ярко вспыхивает. Мгновение спустя, оглушают два сильнейший хлопка, слившихся почти воедино. Вертолет резко шарахает в противоположную сторону.
Тотчас оживает речевой информатор, спокойным женским голосом извещая экипаж о постигших несчастьях:
— «Борт «44», пожар». «Борт «44», опасная вибрация левого двигателя», «Борт «44», выключи левый двигатель»…
Я на долю секунды теряюсь. В памяти, точно старая черно-белая хроника, беспорядочно мелькают «кадры» из короткой жизни: родной город, мать с отцом, Ирина…
Из оцепенения выводит истошный вопль Валерки:
— Пэ-зэ-эр-ка-а-а!..
Мозг тут же включается и работает с невероятной скоростью, а руки и ноги послушно исполняют его команды.
Быстро оцениваю ситуацию и выбираю место для посадки. А в течение следующих двух-трех секунд инстинктивно уменьшаю режим двигателей и, резко погасив поступательную скорость, приступаю к снижению. Затем дублирую включение системы пожаротушения, сбрасываю бомбы и ракеты на «невзрыв», выпускаю шасси.
— Валерка, смотри в оба! — кричу по самолетному переговорному устройству. — Нет ли поблизости «духов».
У самой земли отстреливаю дверь для аварийного покидания и докладываю в эфир:
— Я «340-й», произвожу вынужденную посадку.
Все. Шасси вертолета мягко касаются земли.
Осталось выключить двигатели, обесточить бортовую сеть, затормозить колеса, забрать оружие и покинуть борт.
Срабатывает эффект хорошей натренированности: делаю это практически одновременно, выпрыгиваю из кабины и отбегаю метров на тридцать.