Воздушные пираты
Шрифт:
— Так как же?…
— Нет ничего, что невозможно было бы узнать, Каулквейп, — сказал Прутик. — Дело только в том, чтобы правильно прочитать знаки.
Каулквейп отбросил свои свитки и приподнялся на локтях:
— Знаки?
— А что, разве в твоих свитках ничего не написано о Великом Рынке Работорговли Шрайков?
Каулквейп залился румянцем.
— Ничего, на что бы я обратил внимание, — сказал он. — Но мой отец как-то рассказывал мне о страшных птицах, которые управляют этим местом и от которых пошло название, — о шрайках. Они не умеют
— Таверной «Дуб-кровосос» в Нижнем Городе владеет такая птица, — сообщил Прутик. — Её зовут Мамаша Твердопух. — Он на минуту задумался, затем продолжил: — Тебе нужно понять, что Великий Рынок Работорговли Шрайков — это огромный живой организм, он перемещается по нескончаемым Дремучим Лесам в поисках новых пастбищ, чтобы «пастись». И когда рынок поглощает всё вокруг, то место, где он располагался, умирает. Тогда рынку приходится переезжать или самому умереть. Он оставляет за собой сгоревшие деревни, — это важные знаки для тех, кто в таких делах разбирается, они указывают на то место, куда двинулся рынок. Опытный торговец или внимательный воздушный пират может заметить мёртвые рощи и следовать по ним как по горячим следам и в конце концов прийти к самому Великому Рынку.
Каулквейп покачал головой:
— Слава небу, что мы на воздушном корабле. — Он плюхнулся в гамак и поправил повязки на руках.
В их первую ночь на борту Джервис потратил кучу времени, осторожно нанося на раны Каулквейпа мазь из хиленики и бинтуя их тонкой материей с ватными прокладками. С тех пор каждый вечер он приходил, чтобы переменить повязки, но почти не разговаривал с путешественниками. Прутик обратил внимание, что Каулквейп рассматривает свои руки.
— Ну как они? — спросил он.
— Зудят, — ответил Каулквейп.
— Значит, заживают. Ты не хочешь немного прогуляться? Ноги поразмять на палубе?
Каулквейп отрицательно покачал головой.
— Я лучше ещё почитаю, если ты не против, — ответил он, вновь обращаясь к своим свиткам.
— Ну как хочешь, Каулквейп. Однако, если древняя история тебе когда-нибудь наскучит, — добавил Прутик с улыбкой, — ты знаешь, где меня найти.
Когда дверь каюты захлопнулась, Каулквейп снова отложил свитки, скрестил руки на груди, лёг в гамак и закрыл глаза. Он не собирался читать. Единственное, что ему хотелось, — это избавиться от ужасного чувства тошноты, которое не отпускало его с того момента, как он впервые запрыгнул на борт «Бегущего-по-Небу». Вот уже девять дней и девять ночей он находился на корабле, а всё ещё не привык к качке.
Воздушный корабль летел вперёд, и свист ветра гулял по каюте. Бушприт поскрипывал. Паруса хлопали. Мягкий, гипнотический шум ветра в канатах и снастях. Каулквейп задремал и вскоре провалился в глубокий сон.
Ему снилось, что они приземлились где-то в Дремучих Лесах и они с Прутиком пошли одни.
Лес был таким зелёным и мрачным, какого он нигде и никогда не видел.
Воздух был наполнен криками и порханием невидимых, неизвестных существ. У них
— Добро пожаловать! — раздался голос.
Каулквейп поднял глаза. В тени двенадцати массивных сосен-гигантов стоял высокий человек в короне. На его плаще были вышиты трезубец и змея. Заплетённая в косички борода почти касалась земли.
У него были добрые, но невыразимо грустные глаза. Казалось, всё его тело светится. Каулквейп ахнул и опустился на колени.
— Кобольд Мудрый, выдохнул он. — О господин, вы н… не представляете себе, к… какое это удовольствие… к… какая честь… — Его дрожащий голос перешёл в шёпот.
— Тебе, кажется, холодно, — сказал Кобольд, выступая вперёд. — Возьми мою мантию. — И с этими словами он накинул её на плечи Каулквейпа.
— Но… — возразил Каулквейп.
— Забери её, — сказал Кобольд. — Теперь она твоя. — И, повернувшись, исчез в тени.
— Но, господин, — прокричал ему вслед Каулквейп, — я не могу!.. Я бы не мог… Я недостоин…
Его слова потонули в настойчивом стуке дятла, долбившего кору сосен-гигантов.
— Господин! — снова закричал Каулквейп. Бум! Бум! Бум!
Глаза Каулквейпа внезапно распахнулись. В каюте было темно. Он невидящими глазами огляделся вокруг.
Бум! Бум! Бум! Бах!
— Да? — крикнул Каулквейп.
Дверь каюты распахнулась, и растрёпанная физиономия Джервиса возникла на пороге.
— Ну-ка посмотрим на твои бинты, — сказал он.
— А, да, — отозвался Каулквейп. — Я и не думал, что уже так поздно.
Джервис закрыл за собой дверь и подошёл к Каулквейпу. Он поставил на сундук маленькую коробочку, закрыл иллюминатор, зажёг лампу.
Каулквейп сел в своём гамаке и спустил ноги на пол. Джервис, стоя перед ним, начал разматывать первый бинт. Острый запах мази из хиленики разлился по каюте.
— Я думаю, они почти зажили, — заметил Каулквейп. Вместе с последним витком бинта с ладони сошла короста. Под ней оказалась гладкая и мягкая кожа.
Джервис критически осмотрел руку при свете лампы, а затем сказал:
— Как новенькая.
— Мы уже подлетаем к Великому Рынку Работорговли Шрайков? — спросил Каулквейп, когда Джервис начал разматывать бинт на второй руке.
— Нет, нет ещё, — ответил Джервис, вдруг разговорившийся ни с того ни с сего. — Но мы летим по следу, это точно. Наблюдатель заметил на закате остатки сгоревшего рынка, всё верно. Знаки указывают, что новый Великий Рынок передвинулся на северо-северо-запад. Вот туда-то мы и направляемся.
Джервис удостоверился, что левая рука больного зажила так же хорошо, как и правая. Он провёл когтистым пальцем по мягкой бледной коже.
Воздушный корабль вдруг резко накренился на другой борт, и луч лунного света проник в иллюминатор. Он скользнул по вытянутым рукам Каулквейпа.