Воздушные змеи
Шрифт:
Я застал пилота в кухне, за столом перед блюдом рубцов. Его звали Люккези. Черноволосый, кудрявый, с насмешливым лицом, в тёмно-синей форме с эмблемой лотарингского креста и с платком в красный горошек на шее, он держался так непринуждённо, как будто падал с неба всю жизнь.
— Скажите, нет ли здесь хорошей гостиницы, которую я мог бы порекомендовать моим товарищам из эскадрильи? Мы сейчас теряем четыре-пять пилотов в месяц, так что если кто-нибудь приземлится здесь…
Мне придётся прятать лётчика как минимум неделю, прежде чем можно будет переправить его в
На следующий день поздно вечером дядя проводил меня в «Прелестный уголок», Я застал Дюпра в мрачном раздумье; рядом сидел его сын Люсьен. Радио Виши не скупилось на информацию, и было отчего прийти в уныние. Британского торгового флота больше не существует. Африканский корпус подходит к Каиру, итальянская армия оккупирует Грецию…Никогда ещё я не видел, чтобы Марселен Дюпра был так огорчён дурными вестями. Но как только он заговорил, я увидел, что ошибаюсь. Хозяин «Прелестного уголка» просто забыл выключить радио и размышляет о вещах не столь эфемерных.
— Я никогда не включал в своё меню говяжье филе Россини. Рецепт того самого Эскофье. Он был просто шарлатан. Знаешь, что такое говяжье филе Россини? Один обман. Эскофье его выдумал, потому что мясо у него часто было низкого качества и он забивал его вкус паштетом из гусиной печёнки и трюфелями, чтобы обмануть язык. Мы к этому и пришли и в политике, и во всём — к филе Россини. Один обман. Продукт подпорчен, значит, его приправляют ложью и прекрасными фразами. Чем больше слов, чем больше размах, тем больше будь уверен, что суть фальшивая. Я этого Эскофье всегда терпеть не мог. Знаешь, как он называл лягушачьи лапки? «Крылья нимф на заре»…
Два американских авианосца потоплены в Тихом океане… За две прошлые ночи немецкая авиация сбила триста английских бомбардировщиков… У Дюпра остекленели глаза.
— Так дальше продолжаться не может, — говорил он. — Всё превращается в дешёвые трюки. Например, что касается оформления, — пора этому положить конец. То, что на блюде, говорит само за себя. Но мне не удаётся этого доказать. Даже Пуэн отказывается признать, что украшение еды — вещь противоестественная. При оформлении кушанье теряет свою свежесть, первозданность и аромат. Оно должно появляться на блюде прямо с огня. А Ванье осмеливается говорить: «Только в трактирах еду приносят из кухни на тарелках». А где во всём этом вкус? Главное — вкус, который надо поймать в момент кульминации, когда готовность и аромат достигают высшей точки, надо не упустить это мгновение…
Сотни тысяч пленных на русском фронте… Жестокие репрессии сил правопорядка против предателей и саботажников… За одну ночь двенадцать английских городов стёрты с лица земли…
Внезапно я понял, что Дюпра говорит, чтобы не взорваться, и что он борется по-своему против уныния и отчаяния.
— Привет, Марселен, — сказал дядя. Дюпра встал и выключил приёмник:
— Чего вы от меня хотите в такое время?
— Малыш хочет тебе сказать пару слов. Лично. Мы вышли. Он молча нас выслушал.
— Ничего не поделаешь. Я всей душой с Сопротивлением,
Дядя слегка понизил голос:
— Это не просто лётчик, Марселен. Это адъютант генерала де Голля.
Дюпра как будто парализовало. Если когда-нибудь тому, кто твёрдой рукой держал руль «Прелестного уголка» во время шторма, воздвигнут памятник на площади Клери, думаю, его следовало бы изобразить именно таким, с жёстким взглядом и сжатыми челюстями. Кажется, он чувствовал по отношению к главному участнику Сопротивления Франции некоторую ревность.
Он задумался. Я видел, что он колеблется и не может решиться. Дядя не без лукавства наблюдал за ним.
— Это очень мило, — сказал он наконец, — но ваш де Голль в Лондоне, а я здесь. Мне, а не ему приходится каждый день противостоять трудностям.
Он боролся с собой ещё минуту. В тщеславии Марселена было нечто глубокое, не лишённое величия.
— Я не поставлю на карту всё, что мне удалось спасти, ради вашего парня. Это слишком опасно. Рисковать «Прелестным уголком» ради красивого жеста — ну нет! Но я сделаю лучше. Я вам дам меню «Прелестного уголка», чтобы ваш парень передал его де Голлю.
Я остолбенел. В темноте высокая белая фигура Дюпра походила на какой-то призрак мстителя. Дядя Амбруаз на минуту потерял дар речи, но, когда Дюпра удалился на кухню, пробормотал:
— Да, некоторым из нас сейчас несладко, но этот просто взбесился.
Ворчанье английских бомбардировщиков смешалось с огнём зенитных орудий; эти звуки нормандская деревня слышала каждую ночь. Лучи прожекторов рассекали небо и скрещивались у нас над головой. А потом небо продырявила оранжевая вспышка: взорвался подбитый самолёт с бомбами.
Вернулся Дюпра. Он держал в руке меню «Прелестного уголка». Рядом с Бурсьером упало несколько бомб.
— Вот слушайте. Это личное послание де Голлю от Марселена Дюпра… Он повысил голос, чтобы перекричать шум немецких зениток:
— Суп из речных раков со сметаной… Слоёный пирог с трюфелями и белым вином из Грава…
Окунь в томатном соусе…
Он нам прочёл всю карту кушаний, от паштета из гусиной печёнки в желе с перцем и тёплого картофельного салата под белым вином до персиков с мороженым. Бомбардировщики союзников гудели у нас над головой, и у Марселена Дюпра слегка дрожал голос. Иногда он замолкал и сглатывал. Думаю, ему было немного страшно.
Со стороны железной дороги Этрийи земля вздрогнула от взрыва бомб.
Дюпра кончил и вытер лоб. Он протянул мне меню:
— Держи. Отдай его твоему лётчику. Пусть де Голль вспомнит, что это такое. Пусть знает, за что он сражается.
Прожекторы продолжали играть лучами в небе, и колпак первого повара Франции как бы вспыхивал.
— Я не убиваю немцев, — сказал он. — Я их подавляю.
— Тебе просто наплевать на людей, Марселен, — тихо сказал дядя.
— Ах, ты так думаешь? Посмотрим. Посмотрим, за кем будет последнее слово, за де Голлем или за моим «Прелестным уголком».