Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь
Шрифт:
Нашелся хитрый представитель этой категории, который додумался до того, чтобы с каждой сделки получать проценты — это лучше, чем уничтожить базу торговли. Под опекунством такого вахтера торговцам жилось неплохо, пока опекун держал верх над конкурентами. Наибольшую опасность потерять прибыль от торговой деятельности представляла проходная во время вечернего возвращения с работы в лагерную зону. В этой ситуации вахтеры не должны были спешить. Определение количества возвращающихся пленных требовало много времени, поэтому и обыскать можно было намного больше, чем утром. Хлеб, сало, рыба или махорка — все это при обнаружении отбиралось без разговоров как результат
Максимальная прибыль из сделки подобного рода в «хлебных единицах» равнялась примерно 100% с учетом потери всего товара при каждой десятой сделке. Но если рядовому дилеру удавалось проскочить без потерь два или три раза, то такая торговля становилась бесперспективной, так как успевать накапливать капитал в хлебных или махорочных единицах оказывалось невозможным. Без солидного банка нет капитализма. А если кто и накопил запасы под подушкой, то их обязательно украдут, причем сделают это члены самоуправления из числа военнопленных, которые на работу не выводились и имели неограниченные возможности для «контроля» помещений в жилых корпусах. Стопроцентная прибыль оставалась только у кладовщиков, которые жили сытыми по крайней мере все мое время пребывание в этом лагере.
Я лично попытался принять участие в описанной выше торговой системе, но, кроме потерь, из этого ничего больше не вышло. Кое-какие надбавки съедобных веществ мне удавалось приобретать за счет продажи самодельных ножей и прочего кухонного инвентаря, причем об организации артелей в пределах рембазы можно было бы рассказать еще больше, чем о торговой системе.
Обобщая, могу сказать, что первые два месяца в Красноармейске я провел без значительной потери веса. Я стал опытным электротехником, русский мастер признал качество моей работы, и максимальный суточный рацион хлеба пока еще спасал меня от дальнейшего приближения к «аду».
Католики и евангелисты справляют святой вечер рождения Христа 24 декабря по действующему календарю. Первый раз в жизни этот праздник встречаю далеко от родительского дома. Для немцев этот праздник стоит на первом месте. Рождество — это праздник семьи. Тяжело вспоминать, что мать и отец, должно быть, смотрят на украшенную елку и мысли их летают по просторам России, не находя то место, где живет или лежит на кладбище их младший сын. Грусть, тоска, душевная боль — те ощущения, которые овладели мной в эти дни.
За несколько дней до Рождества я смастерил искусственную елку из отрезка многожильного телефонного кабеля, который нашел на рембазе в ящике отходов. Украшения сделал из конденсаторной фольги и тонкого латунного листа. Один вахтер на проходной отобрал этот предмет моего художества, но дежурный офицер его вернул, и в так называемой библиотеке нашего корпуса стал блестеть символ Рождества.
За несколько дней до праздника мне на рембазе удалось продать кухонный нож и самодельную сковороду. Для накопления продуктов к праздничному ужину я достал стальной ящик с крышкой на винтах, о содержании которого никто ничего не узнал. Содержимым ящика было: килограмм хлеба, небольшая селедка и кусок сала. Ящик удалось спрятать в книжном шкафу библиотеки.
Настало 24 декабря. В последние дни стояла оттепель, шел то дождь, то снег, грунтовая дорога между лагерем и судоверфью представлялась как широкая полоса из кашеобразной грязи. По этому пути ездили танки с рембазы в степь для испытания пушек. Под их гусеницами происходило тесное смешивание глины с водой,
Смена закончилась и бригады собираются в строй для возвращения в лагерь. Тут на нас обрушивается ливень. В связи с тем, что температура воздуха приближается к нулю, результат увлажнения нашей незащищенной от промокания одежды трудно переносить.
Колонна гуськом балансирует по тропе возле бездонной грязи. Удалиться от этого полотна возможности нет, потому что на одной стороне расстилается огромная лужа, а на другой — грязь вроде черного болота. Приближаемся к небольшому мосту через ручей. Полотно моста возвышается на полметра над лужами густой грязи, образовавшейся с обеих сторон в результате рытья танковых гусениц.
Приближаюсь к мосту, и в этот момент на высокой скорости приближается танк. По виду это не танк, а скоростное судно или торпедный катер, носовая волна которого подбрасывается выше его командного мостика.
При виде колонны военнопленных танкист повышает скорость до максимума, и вся колонна, включая конвоиров, покрывается толстым слоем дорожной грязи. Особенно богата эта подлива для тех, кто стоит близко к мосту, где танк, как с трамплина, поднимается в воздух и после свободного полета с глухим ударом шлепается в лужу на самом глубоком ее месте. А там нахожусь я! Вот, и Рождество!
Между рембазой и лагерем проходит железнодорожная линия, по которой с минутными перерывами ходят эшелоны с военным снаряжением, поступающим из США через Иран и Каспийское море на фронт. Шлагбаум на переходе открывают только по спросу: сравнительно быстро утром при выводе на работу и довольно неохотно вечером, когда после работы нас тянет лагерь.
Сегодня, 24 декабря 1943 года, последовательность товарных эшелонов настолько густая, что открыть шлагбаум для пропуска длинной колонны военнопленных дежурный железнодорожник не решается. Стоим да стоим. К дождю примешиваются хлопья снега, со временем осадки совсем переходят в снег. Температура снижается ниже нуля, мокрая грязь на нашей одежде замораживается; поднимается ветер — и стоим полчаса, час, полтора часа… Наконец шлагбаум поднимается, и воздух вибрирует от криков конвоиров: «Давай, давай бегом!»
Прибыли на площадку перед проходной лагеря. Промокшие и загрязненные наравне с нами конвоиры сменяются, и дежурный офицер приступает к определению численности команды — проверке.
«Проверка» — любой человек, побывавший в советском военном плену со страхом вспоминает это слово. Подсчитывают наличный состав пленных на утренней проверке, при выводе из лагеря на работу, при возвращении рабочих бригад в лагерь и на вечерней проверке. Все это не очень страшно в небольшом лагере, где проверяется присутствие одной-двух сотен пленных. На проходной тоже сносно, когда бригады приближаются с промежутками. А в нашей колонне приблизительно 500–600 человек без разделения на бригады. После страданий в пути настроение всех дошло до точки кипения. Трудно выстроить такую толпу в такой порядок, который дал бы возможность подсчитать с точностью до одного.