Воздушный витязь
Шрифт:
— Ну хватит, борода, — обрывает разговорившего рядового Евграф Николаевич. — До фронта еще не добрались, а ты уже панихиду поешь.
— Виноват, ваше благородие. Это так, думушки-думы. А сам я второй раз туда… в пекло.
Осмотрев самолет и убедившись, что все в порядке, Крутень поднимается в вагон. Но из головы не выходит этот мимолетный разговор с солдатом. Вот простой человек из народа, крестьянин, а задумывается. Что-то не договаривает бородатый рядовой. Но что? Он не из тех, кто в Петрограде кричит на весь город, что шапками закидаем немчуру,
А трубы войны уже поют где-то рядом. Фронт все ближе и ближе. В журнале боевых действий 21-го армейского авиационного отдела появляется запись: "27 октября 1914 года прибыл в Гродно второй аэроплан системы "вуазен" с военным летчиком поручиком Крутенем".
На аэродроме его встречает штабс-капитан Петр Грезо, поздравляет с прибытием, крепко пожимает руку.
— Вы очень нужны, поручик, — говорит он. — По приказу начальства мною сформировано отделение особого назначения. Но пока что в нашем распоряжении только один аппарат. Ваш — второй. Теперь работать будет веселее. Многого еще не хватает. Надеюсь, в скором времени поправим свои дела…
В отличие от других офицеров, Грезо похож на этакого штатского интеллигента, только одетого в армейскую шинель. Во взгляде — доброта, участливость, к тому же голос тихий, речь плавная, с некоторым грассированием. Но, как потом убедится Крутень, штабс-капитан смел, хорошо пилотирует самолет, умеет держать подчиненных в руках.
— Что делают ныне летуны? — спрашивает Евграф Николаевич.
— Как можем, ведем разведку, бомбим скопления противника. Много времени отнимает ремонт самолетов. Плохо с запасными частями. А вы пороху еще не нюхали?
— Пока что не приходилось. По заданию начальства занимался "вуазенами" на заводе Лебедева. Думаю, наверстаю упущенное.
Штабс-капитан, прищурив глаза, как бы изучает прибывшего офицера. Невысокая атлетическая фигура. Спокойное, сосредоточенное, совсем еще молодое лицо, серые глаза. Фуражка на крупной голове по бокам обмята, сидит чуть-чуть набекрень. Видимо, в нем юность еще не уступила место мужской зрелости.
— Сколько вам лет, поручик? Не удивляйтесь вопросу, вы так молодо выглядите.
— Не так-то я молод, как вам кажется, — слегка усмехается Крутень. — Мне двадцать три года.
К ним подходит среднего роста, плотный, в хорошо подогнанной шинели офицер. Он улыбается, темные усы на круглом лице ползут вверх.
— Это поручик Аркадий Казаков, — рекомендует Грезо, — а это прибытий к нам летчик…
— Крутень? Константиновец?! — удивляется Казаков.
— Да, константиновец.
— Вот так встреча! Здравствуй, однокашник. А я тебя запомнил, хотя окончил Константиновское
— Почти что так. Значит, и ты сбежал из артиллерии?
— Сбежал, Евграф. Авиация, она ведь, как сильная любовь, приворожит, не отстанет.
— Верно.
Потом, на квартире у Казакова, они вспомнили начальника училища генерал-лейтенанта Похвиснева, командиров батарей Промтова и Бутыркина, офицеров бригад Шелковникова, Яковенко-Маринича, Гепишту, преподавателей, некоторых юнкеров.
— На гауптвахте не приходилось сидеть? — спрашивает Аркадий.
— Не довелось, — смеется Крутень.
— А я сидел за неподчинение классному обер-фейерверкеру Войшину-Мурдасу-Жилинскому. Вот фамилия!
Зверь был — не человек. Ну после производства в офицеры мы ему насолили…
Долго течет дружеская беседа. Крутень как-то сразу проникается симпатией к Аркадию. Казаков воюет уже с августа 1914 года, совершил немало боевых вылетов, награжден.
— А я еще в бою не был, — сокрушенно качает головой Крутень.
— Не терпится? Все у тебя впереди. Противник у нас серьезный, цепкий, не скоро его сокрушишь, Не ноль ты явился — немцу не сдобровать.
Казаков улыбается с хитрым прищуром глаз.
— Всенепременно побежит, — поддерживает шутку Евграф.
— Давай проситься летать вместе. Согласен?
— Я всей душой. Два бывших артиллериста в аэроплане — это чего-нибудь да стоит… Ты не женился еще?
— Нет, холостякую.
— И я тоже. Как в песне поется: наши жены пушки заряжены. Мы все под началом Марса, а он любит одиноких.
— Переходи в мою хату жить, Граф, потеснюсь, — предлагает Казаков.
— Спасибо, Аркадий, я привык квартировать отдельно, найду себе где-нибудь пристанище.
— Как знаешь…
На следующий день Крутень вместе с механиком занят сборкой своего "вуазена". При опробывании мотора выясняется, что барахлит магнето, двигатель дает только 700 оборотов в минуту, то есть в два раза меньше нормы. Исправить дефекты на месте не удается. Мотор отправляют для ремонта в Петроград на завод Лебедева — сюрприз весьма неприятный.
Евграф Николаевич чертыхается:
— Вот она, иностранная техника! Ни к черту! А в верхах хвалебные гимны ей поют.
Пока что Крутень совершает пробные полеты на старом "вуазене". Но это короткие "разминки" в небе — по 15–30 минут. К тому же мешает наступившая непогода — сыплет снег, землю покрывает туман, густая облачность.
Вынужденное бездействие раздражает поручика. Отсутствие аэроплана рождает чувство своей ненужности. Невольно он возвращается мыслью к 2-му конно-гор ному артиллерийскому дивизиону, где недавно служил. Наверное, его друзья-батарейцы на Юго-Западном фронте воюют, невзирая на непогоду, "угощают" врага шрапнелью и гранатами, идут вперед. Он на знает, что его не забыли в артиллерийской части, что 2 ноября 1914 года в приказе за № 274 появился такой параграф: