Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
Может быть, услышал Господь все тихие токи сердец этих двух человек, и где-то в вечных селениях соединил их еще раз, теперь уже навсегда… И не потому ли свет того огонька до сих пор настолько согревает и мое сердце, что я испытываю потребность этим светом и теплом от избытка поделиться с другими…
Бабушка так и осталась одна. У деда были в Америке жены, — с первой, с которой он уехал из России, он развелся очень скоро, — никаких чувств взаимных у них не было. Со второй женой прожили довольно долго, и вновь был развод. И только последняя, ее звали Констанс, — очень добрая и заботливая женщина, стала деду другом на многие годы, и он оплакивал ее, когда овдовел. Но скоро-скоро мы услышим его собственный живой голос, и узнаем, чем и кем на самом деле жило его сердце…
* * *
Выйдя замуж за деда моего
К концу святок выяснилось: Янек (и так звала мужа Катя) подал заявление на годовые, для окончивших университет, курсы в Николаевское Кавалерийской училище имени Архангела Михаила. Выпускали юнкеров — корнетами.
— Средства найдутся, — как всегда беспечно решил Ян, продам запонки — они дорогие! На первое время хватит(экипировка кавалериста-офицера стоила очень дорого). Напишу, наконец, отцу… Может, пришлет. Ну, там видно будет! В общем, завтра я уезжаю, а ты, Жука, не горюй, радуйся на Кирилла Ивановича. А я так прозябать больше не могу…
Бабушка осталась в Нижнем до лета, потом все отправились в Орехово. Что делать дальше — ей было совсем неясно. Ведь у нее не было кроме Орехова даже своего дома. Но ход жизни подсказала война. По разверстке в Орехово пригнали стадо коров из Польских губерний, занятых немцами — штук 15. С ними прибыли беженцы: пожилая полька с двумя огромными перинами и сыном Владиславом. Коров разместили у Жуковских в скотном дворе, который недавно перестраивал старший Микулин. За прокорм дойных коров и уход за ними, молоко оставалось в пользу хозяев. Александр Александрович приобрел бидоны: предполагалось отдавать молоко на станции Ундол для отправки в Москву знаменитому держателю московских молочных — купцу Чичкину. После долгих обсуждений Жуковские и Микулины решили закрыть и утеплить часть Ореховского дома, где на зиму вести все это хозяйство останется Катя с Верой Егоровной и маленьким Кириллом с няней Ганной и непутевым и бездельным ее сыном «Прохвиром».
Так фактически определилась Катина судьба вплоть до 1924 года. Она энергично взялась за хозяйство. Ей приходилось рассчитывать корм, чтобы хватало его и на увеличившееся поголовье, разливать молоко по бидонам, да и помогать в уходе за коровами. Правда, вскоре — во второй половине ноября Кате пришлось уехать. Джон вызывал ее, чтобы она проводила его на фронт, так как их выпустили раньше срока. Выходил Джон в в Черкесский полк «Дикой дивизии», — наиболее известной среди других мусульманских формирований во время I Мировой войны благодаря отваге своего личного состава, верности воинской присяге. «Дикая дивизия» (в ее состав входили полки: Кабардинский, 2-й Дагестанский, Чеченский, Татарский, Черкесский и Ингушский) — стала гордостью российской армии. Это было уникальное по своей организации, многонациональному составу всадников и офицеров, по царившему между ними духу воинского братства, солидарности и взаимовыручки воинское соединение. Черкесский полк, в котором служил офицером дед, остался верен до конца Государю.
В конце августа 1917 года командир Кавказской Туземной конной дивизии генерал-лейтенант князь Багратион получил 22 августа 1917 года от Верховного Главнокомандующего телеграмму с предписанием поступить в распоряжение командира 3-го кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Крымова. Дивизии предписывалось вступить в Петроград и занять районы города, куда входили Московская, Литейная, Александро-Невская и Рождественская части. Дивизия должна была разоружить все войска (кроме училищ) Петроградского гарнизона и всех рабочих заводов и фабрик указанного выше района; усмирить все попытки
Однако Кавказская Туземная конная дивизия оказалась заблокированной на станции Дно. Ее 3-я бригада — Ингушский и Черкесский полки, были выдвинуты в авангард, но из-за разобранных путей остановилась на станции Вырица. Проследовав далее в сторону Петрограда, бригада остановилась у станции Семрино, где ее продвижение и было окончательно остановлено. Полки ожидали приказа о дальнейших действиях, которого так и не последовало. Навстречу бригаде были выдвинуты революционные войска… А Временное Правительство срочно отправило агитаторов из числа членов Всероссийского мусульманского совета, во главе с председателем, которые пытались объяснить всадникам, что те не имеют права участвовать в подавлении свободы русского народа… Историки справедливо говорят, что мятеж был подготовлен из рук вон плохо. Однако для меня важно, что на самом острие корниловского наступления оказалась только 3-я бригада Кавказской Туземной конной дивизии, состоявшая из Черкесского и Ингушского полков. А там сражался мой дед. Но это было еще впереди. Сейчас же Кате и Джону предстояли покупки очень многих интереснейших вещей для обмундирования. Помимо обязательных шашки и кинжала — винтовку трехлинейную казачьего образца, 3-х линейный револьвер, существующий в казачьих частях, с обязательным запасом патронов — боевые патроны в патронташах по 30-ти и в накладных на черкесках для газырей карманчиках, в нагрудных газах по 28-ми…
Джон был страстным любителем экзотики, старины, особенно оружия. Не даром он приглашал Катю в Киеве в гости смотреть его коллекцию. И вообще, как спустя лет 40–45 на мой вопрос о профессии деда, отвечала бабушка, — он был коллекционером.
Разумеется, она говорила это с улыбкой. Возможно, она все-таки не очень ценила его художественные достижения. Правда, в Советском Союзе пятидесятых годов ей трудно было о них судить. Исследования деда по истории искусства дошли до нас только тогда, когда ни Кати, ни Джона уже не было в живых… А картины его впервые привезли вместе с выставкой Американских художников-эмигрантов в 1977 году. Помню, пошли мы с мамой на вернисаж в Музей Изобразительных искусств на Волхонке ни о чем не подозревая, но в один прекрасный момент я вдруг увидела знакомую подпись: — Джон Д. Грэхем (John D. Graham). Ни я, ни мама тогда не были уверены, что и вправду мы видим полотна деда и маминого отца, настолько мало мы имели представления об его искусстве. Но оказалось, что это правда: это были его работы. Мне тогда он показался чем-то близким к полотнам Модильяни и совершенно загадочным… Тогда его возвращение к нам только начиналось.
* * *
Провожать Джона Катя отправилась в Петербург — там был родной для Жуковских дом Машуры и адмирала Дмитрия Всеволодовича Новикова. Оказалось, что Джон стал там частым гостем — как писала матери бабушка — «Джон пользовался большой симпатией Машуры». Она помогала и обмундировывать его.
Никто никогда не слышал от бабушки сетований, осуждений и жалоб. Но ей, несомненно, было тогда больно. Приходил барон Рутцен — давнишний, да и вечный поклонник Веры Егоровны, которого она раз и навсегда отвергла ради Микулина. Но дружбу с семьей Жуковских Рутцен сохранял многие годы. Приехала Верочка, — в то время как раз посещавшая Г.Е. Распутина, хотя набожно-консервативная Машура и Дмитрий Всеволодович были, разумеется, не очень тому рады. Захотелось и Кате взглянуть на Распутина, как она выражалась, трезвыми глазами.
Сели они с Яном на извозчика (Николаевцам не полагалось ходить по улицам пешком) и поехали на последнюю квартиру Распутина. Ян остался ждать Катю внизу, а она поднялась на бельэтаж. Поразило Катю обилие дамских калошек под вешалкой, заваленной дорогими манто.
В почти пустой комнате со столом, стульями и телефоном она ждала не долго. Далее передаю слово непосредственно бабушке, как она сама записала этот рассказ:
«Дверь отворилась и передо мной предстало яркое видение. Шелковая, голубая русская рубаха на выпуск, резко-синие плисовые шаровары, блестящие лакированные сапоги, шитый шелковый поясок с кистями, гладкие напомаженные волосы на пробор, бородка — напоминающая некоторые иконописные подлинники, неприятные серые глаза, пристальный взгляд.