Воздыхание окованных. Русская сага
Шрифт:
Как бы то ни было, не мне было судить (да я никогда и не судила) об этих событиях жизни Анны Николаевны, ее смиренного сына, бедной преданной Нади, и так мало поживших внуков Леночки и Сережи. К тому же мне представлялось, что тогда имели силу, наверное, и какие-то другие, глубинные и более тонкие оттенки и мотивы поступков, которые нашему современному пониманию вряд ли могли бы быть теперь доступны. Соболезнования мои усугублялись и еще одним обстоятельством…
И жизнь Анны Николаевны, и жизнь Николая Егоровича — ее жизнь — вся, от начала и до конца, а его, пожалуй, почти вся, — была в моем восприятии явлением подлинной классической цельности и красоты в своей ясности, стройности, добротности и неизменности служения тому, во что они верили и что почитали за Правду и что в них самих было воплощено Божиим
«Николай Егорович плакал, когда пришла весть о ее кончине», — скупо сообщала бабушка. Великая любовь — отеческое благоговение к последней кроткой подруге жизни — дочери Леночке, и ее безвременная смерть, — последний искус, который предстояло пережить уже почти умирающему Жуковскому.
…А ведь это был лишь самый краюшек трещины, — великого разлома русской жизни, который задел уже даже и тишину, и плавное течение глубоких вод жизни Анны и ее замечательного сына. Трещины, которая гораздо глубже и безжалостней прорезала жизнь ее внуков и правнуков.
Но разве не задолго еще до рождения на свет Анны эта трещина перевила судьбы ее близких, ее предков, а затем и потомков?
Впрочем, долой риторику. Жизнь сама себя рассказывать умеет…
Иллюстрация: коллаж Екатерины Кожуховой. Николай Егорович с дочерью Леной. Надежда Сергеевна Антипова с детьми Леночкой и Сережей. Лена Жуковская. Николай Егорович в последние дни своей жизни в санатории «Усово».
…Бабушка моя, помню, всегда подчеркивала различие между характерами супругов Анны Николаевны и Егора Ивановича. Егору Ивановичу — человеку души неотмирной, — не доставало ее практичности и простоты веры. А ей, быть может, его пытливости взгляда на жизнь…
Анне Николаевне совсем не свойственна была выматывающая сердце рефлексия, в том числе и рефлексия чувств и духа: все в жизни было для нее раз и навсегда определено и заведено Божиими Заповедями, понятиями, сложившимися в евангельской стихии, и установившимся в ней за столетия патриархальным укладом. Устойчивый уклад — это ведь самая благоприятная среда для передачи и восприятия наследия, а следовательно и охранения единства этноса.
Но трескается почва, а под ней все чаще слышатся подземные толчки, когда и начинает все страгиваться со своих прежних привычных мест… Как тут без рефлексии выжить? Начинает человеческий дух метаться в поисках понимания происходящего, в попытках угадать будущее, хотя бы ближайшее. Редкий человек сможет в таких условиях сохранить сердечный покой и настоящее доверие Промыслу, сохранить свою веру в незыблемости, сохранить себя и те святыни, которыми прежде жил, — вот тут-то и проходит свою великую проверку подлинность веры…
Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые! Его призвали всеблагие Как собеседника на пир.Прав Тютчев — тысячу раз прав! Это действительно пир — пир веры, пир высокого ее испытания, где выясняется, кто есть пшеница, а кто плевелы…
Большинство
Но пусть бы прилаживались по-житейски, что понятно и допустимо по рассуждениям икономии, но веру… Но в том-то и беда, что именно веру-то и начинали прилаживать еще при появлении первых трещин. Значит ли это, что вера та была с изъяном, коль сразу поддавалась на подновления?
…Егор Иванович, в отличие от своей супруги очень строго зазирал свою сокровенную жизнь, судил себя нелицеприятно, о чем свидетельствует его духовно-молитвенный дневник, в который мы еще заглянем впоследствии. Супруга же его была сама непосредственность и прямота, что видно из ее писем. Ей нечего было скрывать — рефлексия, из каких бы побуждений она не возникала в человеке, несомненно усложняет и его внутренний мир и внешнее существование, таковой человек всегда чувствует и помнит, что жизнь его — есть хождение над пропастью по тонкому канату. «Блюдите убо, како опасно ходите, не якоже немудри, но якоже премудри, искупующе время, яко дние лукави суть. Сего ради не бывайте несмысленни, но разумевающе, что eсть воля Божия» (Еф. 5:15).
Это апостольское слово святитель Феофан Затворник комментировал так: «Что блюсти? Сердце, чтобы оно ни к чему не прилеплялось, не к лицу только — об этом и говорить нечего, — но ни к какой вещи. Всякое такое прилепление будет нарушением Вашего обручения с Господом, неверностию Ему. А Он — ревнив. И строго взыскивает с сердец, Ему неверных».
У Анны Николаевны вера была непостыдная и детская в своей крепости. Как бы она не любила семью, сколько бы души, сил и времени не отдавала она своим присным, сколь бы самоотверженна она не была, сердце ее всегда оставалось верно Господу и Его святой воле. Из одиннадцати детей — выжили шестеро. И кроме двоих — Николая и Веры — она всех детей пережила. И как пережила… Не рухнуло, не дрогнуло ее сердце. Сохранило верность, силу, здравие, а ведь она было исключительно добра и умела любить своих дорогих, как мало кто любил…
* * *
Так было: в семье Жуковских главенствовала мать. Анна Николаевна несла на себе — негласно и молча, всю тяжесть ответственности за семью перед Богом и людьми. Впрочем, история более чем сорокалетнего супружества Анны и Егора Жуковских заслуживает отдельного рассказа, — он пойдет следом. Здесь же самое место, погрузившись еще на столетие назад — на глубину XVIII века — вспомнить воспитательницу самой Анны Николаевны — ее бабку по отцу Настасью Григорьевну Стечкину (урожденную Нарышкину), от которой Анна Николаевна унаследовала свою удивительную жизненную крепость, тем более что именно Настасья Григорьевна была и основной ее воспитательницей: и при жизни матери, которая родила Анну, еще не имея полных 15 годов, и после ее ранней кончины.
Именно от бабушки унаследовала Анна Николаевна удивительную твердость и силу характера, который никогда, тем не менее, не будил в ней деспотических наклонностей и властолюбия. В этом легко убедиться, читая ее письма. Однако теперь наш рассказ пойдет о бабушке Анны Николаевне — Настасье Григорьевне Стечкиной (урожденной Нарышкиной).
…Настасья Григорьевна Стечкина была женщиной поистине редкостной силы. К сожалению, не дошли до нас (мне не известны) ни ее родовые предания, ни сама история этой ветви дворянского рода Нарышкиных. Известно только, что была она весьма и весьма богатой помещицей Рязанских и Воронежских губерний. Что в Воронеже она была более всего близка с семейством Северцовых, из которых муж ее родной племянницы Маргариты Александровны (дочь брата, двоюродная тетка Анны Николаевны) — Алексей Петрович Северцов не случайно стал опекуном осиротевших детей Стечкиных после кончины родителей и самой Настастьи Григорьевны. Опекунство было не формальное: Маргарита Александровна помогала Анете воспитывать младших братьев и сестер, супруг ее вел дела по наследству и имению. Именно к Северцовым в Москву переехала Аннета с младшими сестрами, когда жить со старшим братом Яковом, показавшим после смерти родителей (ему было всего 16 лет) непреклонное самоуправство, стало девицам невмоготу. Но и о братьях — рассказ особый. Вернусь к Северцовым…