Воздыхание окованных. Русская сага

Домбровская-Кожухова Екатерина

Эта семья подарила России очень известного ученого-естествоиспытателя Николая Алексеевича Северцова. Он был на десять лет моложе своей троюродной сестры Анны Николаевны и на двадцать лет старше племянника Николая Егоровича. Несомненно однако то, что подвиги и труды этого бесстрашного и неутомимого ученого имели неотразимое влияние на Николая Егоровича в его отроческие годы. Он был без ума от книг Жюля Верна, да и не только он: вся семья Жуковских читала и перечитывала их вслух, жадно впитывая благородную романтику путешествий и научных дерзновений, свойственную Жюлю Верну. А тут в лице Николая Северцова был живой, близкий и абсолютно реальный герой-путешественник и видный ученый — воплощенный капитан Немо.

Настасья

Григорьевна Нарышкина своему мужу, Якову Порфирьевичу Стечкину, принесла с собой в приданое поместья в Рязанской и Воронежской губерниях, что значительно увеличило благосостояние Стечкиных. Рано овдовев, бабка Анны Николаевны взяла в свои руки управление имениями и всю свою долгую жизнь была полновластной главой всего семейства. Про нее сохранилось множество рассказов, характеризующих ее непреклонный, и даже, как выражалась моя бабушка в пятидесятые годы нашего с ней XX века, «деспотический нрав русской помещицы времен нашествия французов и Аракчеева». Она, например, блестяще организовала и провела массовое, насильственное переселение крестьян из имений центральных губерний в тогда еще незаселенное поместье Никольское Воронежской губернии. Однако еще при жизни своей она сумела превратить это природно-богатое, но пустынное, степное имение в образцово-цветущее, ставшее впоследствии главным источником доходов в роду Стечкиных.

Рассказы Анны Николаевны, которые сохранились частично и в повести Веры Александровны «Сестра Варенька», и в ясной памяти и записках моей бабушки Екатерины Александровны, живописуют незаурядность личности Настасьи Григорьевны. Сохранилось воспоминание о страшном пожаре в том самом имении Никольском… Полыхали службы и флигеля, полыхала деревня, а бесстрашная Настасья Григорьевна преспокойно сидела на втором этаже горящего дома в своей спальне, зная, что в подвале имеется винный склад и изрядный запас пороху, и из окна руководила тушением пожара. Он был благополучно потушен: остался цел и огромный барский дом с флигелями, и большая часть поместья и деревни.

Рассказывают так же, как однажды она, приехав из Плутнева в то же Никольское, застала там повальный тиф. Настасья Григорьевна не растерялась, и целый месяц сама лечила больных, организовала доставку им питания, уход, и уехала лишь тогда только, когда закончилась эпидемия. В нее-то, в Настасью Григорьевну, и пошла характером Анна Николаевна, а затем передала ее твердость, волю и силу — как черты наследственные, и своим внучкам, конечно, в причудливых преломлениях: у некоторых из наследников черты Настасьи Григорьевны пошли как-то вкось — по руслу своеволия, непререкаемого упрямства, капризов и самодурства. Но вот главенство в семье и роду, способность возлагать большую ответственность на себя, — то, что так сильно и прекрасно проявилось в характере и жизни Анны Николаевны, эти черты каким-то чудесным образом воспроизводились только по женской линии и причем через поколение.

Именно женщины в роду Стечкиных и Жуковских, в нескольких поколениях были фактически «несущими матицами» своих семей. И вовсе не потому, что незаконно «захватывали» власть, были агрессивны или принижали и подавляли своих супругов. О нет! Мужьям воздавался и почет, и уважение, и та святая христианская «боязнь», которую заповедовал женам святой апостол Павел. Просто в генетическом коде этих женщин была заложена изначально, хранилась и передавалась из рода в род одна устойчивая черта — душевная сила, решительность, отвага, способность не терять присутствия духа в самые опасные минуты, готовность брать на себя ответственность за судьбы других людей и, что важнее всего — способность предавать себя и весь живот свой Богу.

Почти все женщины в роду Жуковских (хотя, конечно, и мужчины отличались крутостью, своеволием и непреклонным упрямством, что им и свойственно более по природе, — кроме, конечно, Николая Егоровича, отличавшегося кроткой легкостью и покладистостью) —

сохранили при самых разных комбинациях характеров черты могучей воли своей прабабки.

Без малого 80 лет твердой рукой вела и возглавляла семью ее внучка Анна Николаевна Жуковская, за ней — уже ее внучка, моя бабушка Екатерина Александровна Домбровская (урожденная Микулина). И даже мне, ничуть не обладающей даже тенью столь замечательных качеств, какие имели бабушка и прапрабабушка, и тем более Настасья Григорьевна — четырежды прабабушка, мой крестный — дядя Кирилл Иванович Домбровский, — последний и старейший из рода Жуковских (по матери) — незадолго до своей кончины как-то однажды совершенно неожиданно, ибо относился ко мне, наверное, не без веских оснований критически, тем не менее сказал, словно завещал: «Ну, вот теперь ты будешь Анной Николаевной».

Думаю, покойный дядя ощущал роль Анны Николаевны не как господствование над волей и судьбами других членов семьи, а как сохранение духовной преемственности, внутреннего кода родовой традиции…

Конечно, твердость, мужество и — скажу больше — иногда то, что называется стальная воля присущи были и другим женщинам в роду — та же Вера Александровна Жуковская — родная бабушкина сестра, утонченная и нежная красавица Серебряного века, всегда являла собой, хотя на первый взгляд, и не заметный, но, тем не менее, при более внимательном рассмотрении, неоспоримый образчик того самого прапрабабкиного стального волевого начала.

Настасья Григорьевна Стечькина (не удивляйся, дорогой читатель, что фамилию своих предков автор пишет то с мягким знаком, то без — этому есть свое объяснение, но место ему чуть впереди…) выдала свою дочь Александру (названа в честь ее брата Александра Григорьевича) за весьма состоятельного дворянина Лаговцына и, как оказалось, разгульного самодура. Его безобразия запечатлела Вера Александровна Жуковская в своей «Повести старых годов» — «Сестре Вареньке» — в образе барина Предславинского, развратника и карточного шулера, а свою двоюродную прабабушку — Александру Яковлевну Лаговцину (урожденную Стечкину) назвала она в повести Анной Предславинской.

«Он страх такой на всех нагонял, что именем его детей пугали, злой был человек, — ни людей ни стыдился, ни Бога не боялся (…) Захотелось ему как-то хорошенько над попом своим сельским поглумиться, да кстати и застращать… Пригласил он его, честь — честью, будто на крестины; поп собрался, купель взял, а у Предславинского в зале уже все к торжеству готово. Приступает поп к крещению, поворачивается к куме от нее дитя брать, глядь, а это козленок. Поп туда — сюда, а Предславинский стоит посреди зала, хохочет и пистолетом в лоб метит ему. Человек слаб, голубчик, опять же семья большая была у попа, что делать?.. Без памяти домой вернулся поп, прохворал изрядно, а потом затосковал и сбежал; слухи ходили, что к раскольникам на Вятку ушел. Вот, матушка, какие люди бывают. И не мало душ христианских он так погубил».

Страницы «Сестры Вареньки» — повести Веры Александровны донесли до нас немало подробностей той старинной жизни нашей семьи — жизни, бывшей детством и юностью Анны Николаевны Жуковской. Например, что тот самый барин-страшилище Предславинский (читай Лаговцын) так сумел к Настасье Григорьевне «подластиться, таким тихоней прикинуться, — что воды не замутить». Вера Александровна со слов бабушки так рисует его портрет: «Голова огромная, усищи в рот лезут и глаза с блюдце. Сам черный…». Была еще у него и палка с настоящим зверьим черепом-набалдашником. Этот Предславинский (Лаговцын) охотился за богатым приданым. Но тут писательница сознательно переплетает имена и судьбы своих предков, хотя тень реальных событий присутствует тут несомненно… Та же Макарьевская ярмарка, куда Настасья Григорьевна приезжала с дочерью каждый год, и описание гулянья, которое закатил там Предславинский, когда получил согласие на брак от Настасьи Григорьевны