Вожак

Олди Генри Лайон

— Надо было тебя убить, — сказал Манойя. — Всех вас.

— Надо было. Вы сглупили.

— Все вышло бы по-другому. Когда вы прилетели, и мы вас нашли… Надо было убить. Сразу. Всех. Отправить в солнце. Трупы сжечь. Все бы сложилось иначе. Я не попал бы в плен. Не потерял нагуаля. Не курил здесь, с тобой. Я прав?

— Информативные конструкции речи? Тренируешься?

— Я прав?!

— Прав, — согласился Марк. — Кое в чем.

Диалог вплетался в бормотание воды.

— У меня был друг, — Манойя бросил окурок в утилизатор,

промахнулся, но вставать не захотел. Достал вторую сигарету, щелкнул зажигалкой: — Он погиб. Меня взяли в плен, а его накрыло взрывом. У меня есть жена. Или правильней говорить: была жена? Она дома. А я не знаю, что вы делаете у меня дома. Спрашивал доктора, он молчит. Ты ведь тоже ничего не скажешь?

— Яркость линии гелия падает. Возникли линии магния и кремния. Зафиксированы всплески потока свободных нейтронов…

— Это у меня дома?

— Да.

— Что это значит?

Марк не ответил.

— Надо было вас убить, — в третий раз повторил лейтенант. Мертвенностью интонаций он напоминал гематра. — У меня был друг…

— У меня был друг, — эхом откликнулся Марк. Декурион Жгун был ему не другом, а подчиненным, одним из отряда, но это мало что меняло. — Он погиб. Он хотел взять астланина в рабство. В такое рабство, какое ты и представить не можешь. Астланин ушел в солнце, а моему другу сожгло мозг.

— Рабство? — без особого интереса спросил Манойя. — Нас нельзя брать в рабство. Нас можно брать в плен. Можно отправить в солнце. А в рабство — нет, нельзя. Неправильно.

— Будь оно проклято, ваше солнце!

— Наше, — поправил Манойя. — Наше солнце.

И уточнил из облака дыма:

— Ты ведь астланин?

— Я помпилианец.

Шерсть на загривке встала дыбом. Ворчание поселилось в глотке. Губы растянулись, обнажая клыки. В зрачках зажегся желтый огонь.

— Настоящий помпилианец! Стопроцентный!

Катилина, закричал Марк. Спасибо, Катилина. Я запомнил твои слова. Я не зря назвал ягуара твоим именем. Слышишь меня, Катилина?

— Ты молодец, Манойя. Ты напомнил мне, кто я такой…

Дождь притих, вздрагивая.

— Кровь? Наша кровь — другая.

Двое, думал Марк, холодея от бешенства. Двое во Вселенной: я и он. Рабовладелец — и тот, кого нельзя взять в рабство. Единственная раса в Ойкумене, которую не заклеймить. Нет, не единственная. Великий Космос! Как же я сразу не догадался! Астлане, вы не первые — вторые.

Раса, которую не заклеймить — помпилианцы.

— Я — помпилианец, я волк… Я же волк?! Как мой дед? Отец?

Дуэль. Конфликт клейм. Рефлекторное сопротивление. Сложнейшая подготовка для корсета, армейской «десятины». Инъекции: солдатчина, офицерские. Смерть на иллюзорной арене. Тяжелейшая психотравма в лучшем случае. Рабом помпилианец не живет и дня.

Но «десятина» открывает его для колланта.

— Ты никуда не торопишься? — спросил Марк.

Манойя пожал плечами:

— Нет.

— Хорошо.

Хочешь увидеть солнце?

— Ночью?

…путь свету перекрыл декурион Жгун. Он навис над умирающим, и поток всей своей бешеной мощью ударил в помпилианца. Жгун вспыхнул: пух, обласканный язычком зажигалки. Казалось, тело Жгуна отлили из чистого магния. Горели и кричали пять «изнаночных» ипостасей декуриона. И вторил им реальный Жгун, содрогаясь в конвульсиях.

Рассвет, деревня, смерть.

— Ночью. Какая разница, если солнце?

Это самоубийство, сказал обер-центурион Кнут. Хищная бестия всегда соображала быстрей, чем остальные. Боец, ты сошел с ума. Я с тобой, боец.

«Alles!»

Глава восьмая

Вершина пирамиды

I

— Я не физик, — напомнил Белый Страус. — Тем более, не астрофизик.

— Я тоже!

Раздражения в голосе Бруно Трааверна выплеснулось больше, чем хотелось бы представителю Ларгитаса. После безобразной сцены в зале заседаний он еще не вполне владел собой.

— Позвольте мне, — вмешался эксперт Бреслау.

Бруно лишь рукой махнул: валяйте! В жесте облегчение мешалось с безнадежностью: убойный коктейль, прямой путь к депрессии. «Все реакции наружу, — оценил Якоб Ван дер Меер. — Он это знает, но ничего не может поделать. Я предлагал отложить разговор. Пустые слова: сгоряча Трааверн хотел и мне продемонстрировать запись, которая привела его в такое состояние. Копии Салюччи разослал всем членам Совета. Спасибо Бреслау, отсоветовал: „Должен среди нас быть хоть один трезвомыслящий человек!“ Вот уж прозвище в масть: Тиран…»

Логика подсказывала маркизу: Тиран запись видел, но держался в сто раз лучше, чем Бруно. По крайней мере, внешне. Эксперт Бреслау и ввел маркиза в курс дела. Эйфория Острова Цапель, массовое помешательство, голодные обмороки, в перспективе — смерти от истощения…

Белый Страус не сомневался: это только прелюдия.

— Хотите вина?

Руки представителя Ларгитаса тряслись. Бокал мерзко задребезжал, когда его коснулось горлышко бутылки.

— Нет, спасибо. Останусь трезвомыслящим человеком. Господин Бреслау, надеюсь, вы объясните дилетанту…

— Кратко?

— Хотелось бы покороче.

— Без нервов?

— В идеале, да.

— Хорошо, объясняю. Солнце Астлантиды вот-вот превратится в сверхновую. Кратко и без нервов. Удовлетворены?

— Не скажу, чтобы очень.

— Предвосхищаю ваш вопрос: ошибка исключается. Данные перепроверили дважды. Как сказал бы врач, симптомы налицо: рост температуры и плотности ядра…

— Оставьте. Не мучьте старого гуманитария. Как я понимаю, проблема не в наличии этих процессов, а в скорости их протекания?