Вождь и призрак
Шрифт:
Конвей, получивший прозвище Виски за явное пристрастие к горячительному напитку, испытывал в данный момент самые разные чувства, но только не радость; он подозревал, что командир выбрал его исключительно из вредности. Марри-Смит недавно подслушал, как Конвей, находясь в подпитии, называл его «карманным фюрером».
Когда самолет поднялся на высоту десять тысяч футов, Конвей — он был за штурмана — расстелил у себя на коленях крупномасштабную карту. Он не подозревал, что именно из-за этого Марри-Смит и втравил его в опасную затею: Конвей был, наверное,
— Похоже, кретины-метеорологи раз в жизни сказали правду! — пробурчал Марри-Смит. — Хотя, разумеется, совершенно случайно…
На лазурном небе, казавшемся безбрежным, бескрайним морем, не было ни облачка. А внизу, под самолетом, простиралось другое море, такое же спокойное и пустынное, только потемнее. Марри-Смит посмотрел на часы. Он не доверял приборному щитку, предпочитая иные средства, если они находились у него под рукой. Марри-Смит был грозой диспетчеров.
— Я должен поднять в воздух этот летающий гроб. — Марри-Смит любил забористые словечки. — А вы тут остаетесь на земле, капрал! — заявил он перед вылетом механику.
— Если тут, — Марри-Смит постучал себя по голове, — или тут, — хлопнул он рукой по фюзеляжу, — разболтается хотя бы шурупчик, мне — крышка!
Да, командир эскадрильи Марри-Смит был красой и гордостью авиации. Завидев его, люди кидались… наутек.
— Мы будем там через шестьдесят минут. Хорошо, Конвей? — спросил он, ложась на курс.
— Так точно, сэр, через час мы приземлимся в «Бурлящем Котле»…
— Эй, Хелич или как тебя там… черт югославский! Мы летим! — заорал во всю глотку Марри-Смит. — У нас винтовки, у тебя наш парень… Смотри только, чтобы без обмана…
— О Боже! — подумал Конвей. — Он в полном восторге.
Гартман и Пако медленно шли по земле, расчищенной для посадки самолета, и внимательно осматривали каждый дюйм. За ними шагал воинственный Хелич. Немец, уже успевший завоевать уважение партизанского командира, то и дело останавливался с требованием убрать камни, если они хоть на несколько сантиметров торчали над поверхностью земли. Пако выступала в роли переводчицы. Затем образовавшуюся колдобину засыпали щебенкой и землей, которые несли в большой плетеной корзине два партизана.
— Да, с этим народом каши не сваришь, — проворчал Гартман. — Халтурщики! Извини, что я так говорю про твою родину…
— Я наполовину англичанка, — напомнила ему Пако. — И потом, я вряд ли захочу когда-нибудь сюда вернуться. Думаю, никогда не вернусь. Я не могу забыть, что натворила Бригада Амазонок.
— Тогда пойди и обрадуй Линдсея.
— Когда покончим с этим делом. Самолет скоро появится. Сейчас почти одиннадцать.
Линдсей, понимая, что Гартман выполняет работу, которую вообще-то должен был бы делать он сам, сидел на скале, не в силах пошевелиться. Его опять мучила лихорадка. Он проклинал все на свете. Вынырнувший из-за больших валунов доктор Мачек пощупал его лоб.
— Я вижу, мы сердиты на весь мир? — усмехнулся
— Нет, до этого еще не дошло. Но мне следовало бы быть там, вместе с Гартманом и Пако.
— Однако температуры у вас нет. Просто вам нужно время, чтобы окончательно поправиться. Хорошо, что самолет все-таки прилетит, пусть с опозданием на столько месяцев…
— Я вам очень благодарен за то, что вы для меня сделали…
— Но это же моя профессия! Отблагодарите меня тем, что отдохнете, когда доберетесь домой. Может, мы когда-нибудь и встретимся…
— Нет, почему-то мне так не кажется.
Доброе лицо Мачека озарилось улыбкой, он кивнул и отошел от Линдсея. Этим ослепительно-солнечным утром на плато не было ни души, если не считать тех, кто проверял посадочную полосу и окончательно приводил ее в порядок. Хелич убрал с плато всех своих бойцов, расставив их на краю и на дне нескольких лощин, которые вели к плато. Он был уверен, что перекрыл все подходы к временному убежищу партизан.
Линдсей напряг все силы, влез на скалу и побрел, еле волоча ноги, к посадочной полосе. При ходьбе он опирался на палку, которую ему сделал Милич. Бедный Милич, убитый давным-давно, сто лет назад, когда немцы обстреливали их из минометов! Милич, о котором никто даже не вспоминал, ибо большинство партизан просто забыло о его существовании.
— Как дела, Гартман? — крикнул Линдсей. — Самолет вот-вот будет здесь, да?
— Мы выровняли полосу, друг мой, — откликнулся немец. — Во всяком случае, постарались сделать ее как можно ровнее. А «дакота» действительно прилетит с минуты на минуту, если не выбьется из графика.
— Вы хотите сказать, если она нас отыщет?
— Но вы же верите в свою родную авиацию, правда? — пошутил Гартман.
Он видел, что Линдсею тяжело идти, но не попытался ему помочь: Линдсей не потерпел бы, чтобы к нему относились как к увечному.
— Самолет прилетит с юга, — продолжал Гартман. — Так что нам надо смотреть в ту сторону…
— Я нервничаю, как женщина, которой предстоят первые роды, — сказала Пако. — Ну, разве не смешно?
— Да мы все на нервах, — успокоил ее Линдсей, останавливаясь и поднося руку к глазам, чтобы посмотреть на солнце.
Может, у него вдруг сработал старый инстинкт? Линдсей словно вернулся в прошлое, в те дни, когда он, сидя за приборным щитком «Спитфайера», планировавшего над прекрасными зелеными лугами Кента, научился не упускать из виду ничего. И никогда…
Линдсей посмотрел на юг, куда указывал Гартман, а потом принялся медленно и методично разглядывать небосвод. Нигде ни облачка!.. После вчерашнего снегопада это кажется просто невероятным! В небесной синеве четко вырисовывались островерхие горные пики. На востоке было пусто… На востоке-северо-востоке пусто… Линдсей, не торопясь, поворачивался, словно следуя за стрелкой компаса. Он всегда славился орлиным зрением. Еще немного — и он встанет лицом к северу… Линдсей повернулся в очередной раз на несколько градусов… О Боже! Нет, нет…