Вожделенное отечество
Шрифт:
— Сократ презирал письменность.
— Однако же мы знаем о нем благодаря его верному ученику Платону, не только не презиравшему её, но и преуспевшему в этом деле.
МАРШ
"В борьбе за народное дело... " — взрыднули трубы за окном.
Привалясь спиной к уютному кафелю печи, Катя шнуровала высокие ботинки-"коты".
Она оправила на выпушке пальто алый, вошедший в нынешнюю моду бант, глянулась в зеркало, сумеречно мерцавшее в прихожей, сделала себе воздушный поцелуй и скользнула в подъезд, а там, отчечетив ступеньки этажей, — Литейным
Оркестр ушёл на полверсты вперёд. Хоронили жертвы революции. Их было числом около сорока.
Слезы, светлые, радужные, как отменённые теперь императорские флаги, навернулись на Катины глаза.
— Николай Степанович! — закричала она вдруг, замахав рукою в замшевой перчатке.
По тротуару, в расстёгнутой шинели, глядя прямо перед собой, не замечая её, шёл Гумилёв.
ОБВАЛ
— Зло совершило прорыв в мир.
— Оно и раньше прорывалось — войнами, революциями, разбоем,, насилием властей...
— Но тут оно прямо-таки обвалилось в мир, рухнуло на него. Никогда ещё мир не знал столь истребительной войны, как первая империалистическая.
— Я думаю, что во всем виноват тот французский инженер, который изобрёл колючую проволоку.
— Чудовищная дальнобойность артиллерии и убойная сила нарезного огнестрельного оружия сделала бессмысленными латы и кольчуги. Обороняющиеся войска стали закапываться в землю. Оставалось преимущество атакующей кавалерии. Против неё был придуман пулемёт.
— И — та самая колючая проволока, которая первоначально, надо полагать, создавалась для сельскохозяйственных нужд — оцеплять загоны для скота.
— Пулемёт сделал невозможной и атаку пешей колонной, вышибая за рядом ряд солдат. Атакующие поползли. Война сделалась позиционной. Окопавшиеся, загородившиеся колючей проволокой войска стали выкуривать газами, вышибать разрывными снарядами и взрывами авиабомб, расстреливать с аэропланов. На колючку попёрли танки. Тогда возникли минные поля — как против вражеских кораблей. Армия зарылась в землю.
— Флот начал прятаться под воду — возникли субмарины. Бою флотов — рыцарскому турниру — противопоставлены были торпеды и взрывы глубинных бомб. Неприятеля стало нужно уже не сразить, не покорить, а — извести, истребить. Встарь уходили абордажи, штыковые атаки, фехтовальные поединки конников.
—. Когда противник далеко — лица не разглядеть, он перестаёт быть личностью, судьбой. Он, собственно, перестаёт тебя интересовать.
— И не стало милосердия, ибо злоба закипала — когда рядом, после разрыва снаряда — груда кишащих кишок, разбрызганные по земле мозги — а это был твой товарищ. А вон там, на дереве, висит нога. Твоя?.. Сердца солдат переполняла злоба.
— Зло множилось на всех фронтах. С его запасом они уходили домой — готовые на все.
— Враг словно ждал: кто первым рухнет? Кого захлестнёт стихия тьмы? И рухнула Россия — круговой порукой зла, увлекая за собой весь мир.
ФЕВРАЛЬСКАЯ ЛАЗУРЬ
— Свобода, свобода, слава Тебе, Господи! — купец в распахнутой бобровой шубе, с алым бантом на шапке христосовался с подвыпившим мастеровым.
(Мы чувствуем себя как-то очень торжественно — как перед смертью, как моряки на тонущем военном корабле, надевающие лучшие одежды. Какая-то светлая, тихо-радостная обречённость.)
И это была Россия — пьяная, ошалевшая от счастья, наивная, резвая, святая, обречённая на смерть и предсмертные муки, простодушно щедрая на ласку и гнев, сгубившая себя на
УТРО ВОЖДЯ
Русскую революцию Ленин проспал.
Слышали бы стены Смольного, Зимнего или дворца царской пассии Кшесинской, как матерился он в то мартовское утро в Цюрихе, раскрыв и перешарив ворох утренних газет, как нервно пил пиво в дремотном кафе, как в бессильной ярости бродил между урн и деревьев парка, как стучал кулаком по скамейке, твердя: "Суки... Опередили!" Как кинулся собирать чемодан, как снимал партийную кассу. Надюше нагрубил.
И неотвязно, назойливо вылезал из задворков памяти тот нелепый арест в Галиции в самом начале войны (шла охота на русских подданных) полевой жандармерией австрийцев.
Недельку пришлось провести в неуютной, пахнущей клозетом и плесенью кутузке, пока не предстал, хлопотами местных социалистов, перед шефом жандармов.
Шеф был усат, похмелен и по-швабски груб.
На великолепном берлинском диалекте, усвоенном от матушки, Ленин потребовал объяснений.
Шеф стукнул костлявым прусским кулаком по казённому столу и предъявил обвинение в шпионаже в пользу русского правительства, выслушав которое, Ильич заливисто расхохотался.
Ему был подан стакан воды.
Ульянов выпил воду залпом, после чего сделал следующее заявление:
— Меня обвиняют в шпионаже в пользу России. Нельзя придумать ничего смехотворнее подобного обвинения. Кто, как не мы, большевики, разлагаем русскую армию на фронтах, призывая солдат не исполнять приказы командиров, бросать окопы и уходить домой? Кто, как не мы, большевики, подрываем военную промышленность России, организуя забастовки на заводах, беспорядки и саботаж? Кто, как не мы, большевики, средствами прессы, устной агитацией, повседневной работой в массах влияем на общественное мнение России, склоняя его к желательности и даже неизбежности австро-германской победы? Кто, как не мы, большевики, препятствуем снабжению русской армии и населения городов продовольствием, побуждая крестьян уничтожать помещичьи экономии — основной источник сельской товарной продукции? Результаты не замедлят себя показать: армия деморализована, фронт расползается по швам, оружейные заводы простаивают, в городах возникают голодные бунты, а русская общественность убеждена в необходимости и даже полезности военного поражения России. И меня обвиняют в антиавстрийской, антигерманской деятельности! Не мешайте нам работать, и я гарантирую падение нынешнего, враждебного Габсбургам русского режима через пару лет. Дайте нам взять власть — и Россия, поправ все союзнические обязательства, пойдёт на самые унизительные, самые постыдные уступки ради сепаратного мира с державами Тройственного союза.
Шеф, ошеломлённый услышанным, снёсся с высоким начальством в Вене и Берлине.
Наутро, вернув Ульянову галстук, подтяжки и ботиночные шнурки, его вывезли в Швейцарию...
И вот настаёт тот последний, тот решающий миг. Промедление смерти подобно. Только бы добраться до России! Он, коего ждали, нежданным придёт. Каждому даст по делам его, рабов на престол возведёт.
Вместе с женой и группой верных товарищей Ульянов-Ленин усаживается в опломбированный вагон с немецкой надписью: "Achtung! Seuche!" ("Внимание! Чума!"), прицепленный к почтово-багажному поезду, следующему кружным путём, минуя опутанные колючей проволокой линии фронтов, через Германию и Австрию — в мятежный Петроград.