Вождение вслепую
Шрифт:
Потом я целых полминуты стоял на месте и не мог пошевелиться, будто прирос к тротуару. С ума сойти, подумал я, угораздило же меня сломать то хорошее, что было в жизни.
В бар я вернулся уже перед закрытием. Почему-то пианист еще не ушел; видно, его не слишком тянуло домой.
После двойного бренди, сидя за кружкой пива, я сказал ему:
— Играйте что угодно, только не это: «Но если она осталась нынче одна, пусть ей Судьба укажет путь ко мне».
— Что это за песня? — спросил пианист, не снимая рук с клавиш.
— Точно не помню, — ответил я. — Что-то там… про эту… как
Все мы одинаковы
Nothing Changes, 1997 год
Переводчик: Е. Петрова
На океанской набережной стоит единственный в своем роде книжный магазин, где слышно, как бьются о парапет волны прилива, сотрясая и стены, и книжные стеллажи, и покупателей.
Освещение в магазине скудное, кровля — жестяная, но при этом в продаже имеется десять тысяч томов: с них, правда, приходится сдувать пыль, если хочешь полистать страницы.
Впрочем, мне больше по вкусу та стихия, которая бушует не внизу, а наверху, когда оркестры грозовых струй колотят по листам жести, словно исполняя произведения для барабанов и цимбал под аккомпанемент пулеметной очереди. Когда в полдень ночная тьма вдруг заполняет мир (а то и душу), я, как Измаил, [14] бросаюсь в то место, где штормит внизу и штормит вверху, а звон жестяного бубна отгоняет вредных личинок, чтобы те не причинили вреда забытым писателям, построившимся в шеренги. Освещая себе путь улыбкой вместо карманного фонаря, я неспешно брожу вдоль этих рядов.
14
Измаил — персонаж романа Г. Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (1851).
— В один из таких дней, собравшись подышать озоном, я подъехал к магазину «Белый кит» и медленно двинулся в сторону входа. Обеспокоенный водитель такси бросился следом, раскрыв у меня над головой зонт. Я отвел его руку:
— Благодарю вас. Мне полезно промокнуть!
— Ненормальный какой-то! — буркнул таксист и укатил прочь.
Промокнув, к вящей радости, до нитки, я нырнул в магазин, отряхнулся, словно пес, и остановился с закрытыми глазами, чтобы послушать, как ливень барабанит по жестяной кровле.
— Откуда начать? — спросил я у темноты. Слева, подсказало наитие.
Я двинулся в ту сторону, и ритмы штормового тамтамбурина (какое точное слово: тамтамбурин!) почему-то привели меня к стеллажам со старыми школьными ежегодниками — от таких изданий я всегда шарахаюсь, как от погоста.
А ведь книжные магазины — это, по сути дела, кладбища, где покоятся бивни старых слонов.
В тот раз я со смутным беспокойством порылся в школьных ежегодниках и прочел надписи на корешках: Берлингтон, штат Вермонт; Орандж, штат Нью-Джерси; Росуэлл, штат Нью-Мексико — огромные сэндвичи с реликвиями пятидесяти штатов. У себя дома я даже не притрагивался к моему собственному, богом забытому экземпляру, который тоже спал вечным сном, храня в себе, как в космической капсуле,
Сдув пыль со школьного вестника из города Ремингтон, штат Пенсильвания, я пролистал большим пальцем страницы, увековечившие десятки бейсбольных, баскетбольных, футбольных воинов, которые свое отвоевали.
1912.
Я пробежал глазами сто двадцать открытых лиц.
Вот ты, ты и ты, мысленно обратился я к ним. Надеюсь, жизнь у вас сложилась удачно? Брак не распался? Дети не огорчали? Посетила ли вас сумасшедшая первая любовь, а затем и другая? Как, как все это было?
Избыток венков, избыток могил. Горящие глаза, чудесные улыбки.
Я уже собирался было захлопнуть этот выпуск, но…
Большой палец задержал страницу с фотографиями выпуска 1912 года, когда Первая мировая была еще немыслимой и неведомой. Тут я ахнул:
— Быть такого не может! Чарльз! Чарли Несбитт, дружище!
Он самый! В рамке далекого года, веснушчатый, лопоухий, с раздутыми ноздрями и мелкими зубами. Чарльз Вудли Несбитт!
— Чарли! — вырвалось у меня.
Над головой ливень долбил крышу. По спине побежал холодок.
— Чарли! — Я перешел на шепот. — Почему ты здесь?
С замиранием сердца я поднес журнал к свету и вгляделся в текстовку.
Под фотографией читалось: Рейнольдc. Уинтон Рейнольдс.
Прямая дорога в Гарвард.
Намерен сколотить миллион.
Любимое занятие: гольф.
Но лицо на снимке?
— Чарли, будь я проклят!
Чарли Несбитт всегда был туп, как пробка, но профессионально играл в теннис, занимал призовые места на соревнованиях по плаванию и спортивной гимнастике, а ко всему прочему не знал отбоя от девчонок. С чего бы это? Неужели девушкам нравятся такие уши, зубы и ноздри? А ведь мы готовы были приплачивать, чтобы только походить на него.
Теперь он возник в школьном вестнике какого-то незапамятного года — все тот же, с дурацкой усмешкой и оттопыренными ушами.
А может, в свое время было двое парней, носивших имя Чарли Несбитт? Или на свет появились близнецы, которых разлучили при рождении? Нет, ерунда какая-то. Мой однокашник Чарли Несбитт так же, как и я, родился в 1920-м. Стоп!
Я снова ринулся к стеллажам, откопал ежегодник 1938-го (это был год нашего выпуска) и стал торопливо листать страницы с фотографиями выпускников, пока не увидел:
Намерен стать профессиональным игроком в гольф.
Собирается поступать в Принстон.
Мечта: разбогатеть.
Чарльз Вудли Несбитт.
Те же мелкие зубы, оттопыренные уши и россыпи веснушек!
Чтобы сравнить этих мнимых «близнецов», я положил рядом два ежегодника.
Мнимых? Нет! Абсолютно одинаковых!
Дождь настырно барабанил по жестяной кровле.
— Что за чертовщина: Чарли — он же Уинтон!