Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля
Шрифт:
В советской исторической литературе избегали подробностей, связанных с убийством последнего русского царя и его семьи. Для этого использовали туманную, но спасительную формулу: расстреляны по решению президиума Уралсовета в связи с приближающейся угрозой захвата города белыми. Более того, сам факт убийства всей царской семьи был признан только в середине двадцатых годов. До этого времени слухи внутри страны на данную тему расценивались как антисоветская пропаганда и преследовались вплоть до расстрела. Известен случай, когда в 1920 году по обвинению в клевете были расстреляны несколько эсеров — за распространение слухов об убийстве большевиками царской семьи. Предполагалось даже в случае открытия злодейства обвинить в нем левых эсеров и организовать судебный процесс.
Но вот сенсация: кинодраматург и писатель Эдвард Радзинский, давно занимающийся
Странички, написанные Янкелем Хаимовичем для историка Покровского, не только воссоздают жуткие подробности бесчеловечной расправы над пятью беззащитными детьми, на глазах которых убили их родителей, но и прямо указывают источники, откуда поступило указание об уничтожении царской семьи. Вот они, эти строки: «16.7. была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в шесть вечера Филипп Голощекин предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов…»
Телеграмма пришла из Перми. Но ведь тогда пермские органы подчинялись Уралсовету, находившемуся в Екатеринбурге и, следовательно, не могли ему приказывать. Значит, приказ через Пермь шел из Москвы. От кого?
В 1988 году журнал «Урал» публикует каким-то чудом сохранившуюся рукопись В. В. Яковлева, которому была поручена уникальная по своей значимости политическая операция — перевозка бывшего царя и его семьи из Тобольска, в котором они находились с августа 1917 года, на Урал, в Екатеринбург. Яковлев был известным боевиком в революцию 1905–1907 годов, участвовал в нападениях на почтовые поезда, в которых перевозили ценности, крепко дружил со Свердловым. Именно ему, своему доверенному лицу, и поручил Яков Михайлович доставить царскую семью в Екатеринбург. С этой целью Яковлева срочно вызвали в Кремль, сформировали поезд специального назначения, придав ему автомобили и даже броневики. По всему пути следования от Москвы до Тюмени дали срочную телеграмму, предписывающую пропускать этот поезд вне всякой очереди и оказывать комиссару Яковлеву всяческое содействие. Яковлев справился с порученным ему нелегким делом, о чем председатель президиума Уралсовета Белобородов доложил телеграммой лично Свердлову. Это было в конце апреля 1918 года.
А 4 июля из Екатеринбурга в Москву по срочному вызову Якова Михайловича отбывает Голощекин. Назад он возвратился 12 июля. Смещается прежний комендант Ипатьевского дома Авдеев, который заменяется преданным и надежным Юровским. Янкель Хаимович сменяет значительную часть караула, во внутреннюю охрану вводит «интернационалистов» из числа бывших военнопленных, плохо знающих русский язык. Из посторонних лиц в дом допускается только Голощекин.
Почти неделю провели близкие друзья в приятных беседах. Все это время Голощекин жил на квартире Свердлова. Обсуждались варианты ликвидации царской семьи. В день возвращения из Москвы в здании Волжско-Камского банка заседал Уральский совет. Председательствовал Белобородов, когда-то служивший мальчиком на посылках у боевиков, возглавляемых Свердловым, пойманный ими на краже крупной суммы денег и расстрелянный в 1938 году соратниками. Уралсовет решает участь царя и его детей. Указание председателя ВЦИК исполнено — всех приговаривают к расстрелу.
Неоднократно нам жизнь доказывала, что все тайное непременно становится явным. Одной из сенсаций международного
Точно так же, по нотам, были разыграны и остальные акты трагедии по уничтожению родственников царя. В течение двух недель всех их подвергли физическому истреблению, независимо от того, где они находились — в Москве, Петрограде, Перми, Екатеринбурге, Алапаевске. Учинив кровавые расправы, схоронили так, чтобы никто и никогда не нашел их останков. Все делалось одинаково, по одному сценарию.
Сотворив свое гнусное дело, убийцы, глядя на еще теплые трупы, начали грабеж. В Свердловском партархиве хранилась стенограмма встречи Юровского со старыми большевиками в 1934 году. Янкель Хаимович, в то время занимавший крупный пост в Москве (и это с его полутора классами образования), рассказывал, как после убийства царской семьи они, чтобы развлечься, надевали военные мундиры царя и весело маршировали. Много вещей и одежды было роздано родственникам подручных убийства. Некоей Голубевой, казначейше при исполкоме, Голощекин подарил пуховую подушку царицы и женские ботинки на пуговицах очень хорошей мягкой кожи. Не забыли и своих высоких покровителей в Москве. В белокаменную, кроме золота и бриллиантов, направили три вагона вещей царской семьи. В них потом блистали жены наркомов и члены их семей.
Тему причастности Свердлова к расстрелу царской семьи затрагивал и Троцкий. В его книге «Дневники и письма», вышедшей в 1990 году в Нью-Йорке, есть запись от 9 апреля 1935 года. «Белая печать, — пишет Лев Давидович, — когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что Уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это не верно. Постановление было вынесено в Москве. Дело происходило в критический период Гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню.
В один из коротких наездов в Москву — думаю, что за несколько недель до казни Романовых, — я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если бы было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так как я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
— Да, а где царь?
— Кончено, — ответил он, — расстрелян.
— А семья где?
— И семья с ним.
— Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.
— Все! — ответил Свердлов, — а что?
Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.
— А кто решал? — спросил я.
— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.
Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. В интеллигентских кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей мере свойственна, особенно на великих исторических поворотах…