Возлюбленная
Шрифт:
В черноте лица женщины появилась тоненькая полоска белого цвета.
Она улыбнулась.
И боль расплылась, а когда снова начала палить и жечь, она приподнялась и испустила такой вопль, который, как она успела подумать, должен был бы разорвать ее горло.
И тут она потеряла сознание.
31
В карете скорой помощи все тряслось и дребезжало. Оглушительный гул выхлопной трубы разносился по стальным стенам, мешая, вместе с просачивавшимся внутрь дымом, санитарам и полицейским, изо всех сил поддерживавшим в ней жизнь.
Бутылочки
Четыре минуты. После того как умрет беременная женщина, у вас есть только четыре минуты, чтобы извлечь из нее младенца, прежде чем он тоже умрет. Именно об этом и думал санитар. Она понимала, что читает его мысли, и могла прочитать мысли всех, пока парила наверху, рядом с крышей кареты скорой помощи, поглядывая вниз, на свое тело, ну, в точности, как если бы наблюдала какую-нибудь пьеску с театрального балкона. Все, казалось, происходило далеко-далеко внизу, и тем не менее ей слышно было каждое слово, она чувствовала каждую мысль. Чувствовала все, кроме боли. Здесь, наверху, никакой боли не было, и это было хорошо.
Не возвращайте меня обратно, подумала она. Пожалуйста, не возвращайте меня обратно, в это вот тело. Спасите ребенка, но дайте уйти мне. Не хочу больше никакой боли. С шеи санитара, нащупывающего ее пульс, свешивался стетоскоп. Полицейский одной рукой держал прижатой к ее носу и рту кислородную маску, а другой прижимал толстый кусок бинта к ее паху. Поперек ее груди, вздувавшегося живота и верхней части правой ноги, на которой краснело пятно, лежали полоски марли. Из раны в ее боку сбегали на подстилку под ней ручейки крови.
– Становится слабее, – спокойно сказал санитар. – Она уходит от нас.
«И никакой боли, – подумала она. – Это было бы лучше всего».
Полицейский ослабил давление, теплая красная струйка брызнула на его рукав. В испуге он снова прижал руку.
Санитар прислушался к биению ее сердца и положил на рану еще один кусочек марли.
– Как случилось, что она так долго оставалась в доме? Ведь два часа назад мы приезжали за обгоревшей женщиной, – поинтересовался он.
– Да не сообразили, что кто-то еще мог быть в доме, пока я не обшарил его, – отозвался полицейский. – Обгоревшая женщина была в слишком тяжелом состоянии, чтобы много говорить… она лежала у основания лестницы.
Что-то сжало ее, и ее глаза на мгновение открылись, уставившись на полицейского бессмысленно и невидяще, словно глаза рыбы со сковородки.
Полицейский слабо улыбнулся:
– Все хорошо, дорогая, с вами непременно все будет хорошо.
– Да, она еще борется.
Еще одно сжатие, потом еще, гораздо свирепее, и внезапно между ее ног полилась вода. Автомобиль накренился.
– Ведро. Поставьте под нее ведро, – сказал санитар, не отрывая глаз от своих часов. Он наклонился вперед и просунул голову через переборку, отделяющую от них водителя.
– Схватки каждые три минуты, воды уже отходят.
– Я делаю все, что могу.
Санитар снова
Она внимательно наблюдала, как они выдвигают ее тело, перекладывают на тележку, а сама так и оставалась над ними, плавая там, словно в теплом пруду. Тем временем они катили ее тело через двери в бледно-зеленую приемную больницы.
– Раны от ударов холодным оружием, – сказал главный врач. – Некоторые глубокие, с сильным внутренним кровотечением. Ей необходимо перелить как минимум литра три с половиной.
– У нас есть только литр группы 0 с отрицательным резусом, – сказала медсестра.
– И это все? – Он отошел от тележки, пересекая комнату в сопровождении медсестры. – Она не выдержит. В таком состоянии. Свяжитесь с Лондоном и добудьте немного крови. Ее могут привезти «скорая помощь» или полицейские. Введите этот литр немедленно и подсоедините ее к капельнице с пятипроцентным раствором декстрозы.
В открывшуюся дверь вбежал мужчина. Поверх его рубашки и теннисных шорт была накинута белая куртка. Он смотрел на ее бледное холодное тело широко открытыми глазами, пытаясь постичь сразу все. Он осторожно приподнял окровавленный бинт, лежавший на ее паху, и кровь снова забила оттуда струей. Он кивнул сиделке, чтобы та подержала бинт, пока он исследовал влагалище.
– Утробный плод, – сказал он спокойно, словно читая запись из блокнота. – Ребенок преждевременный, крошечный. Утробный плод, то есть ребенок лежит вперед не головой, а задом, плотно сжатый ее тазом. Шейка матки расширена на четыре пальца. – Он приставил стетоскоп для плода к ее матке и прислушался. – Ребенок жив. Плацента сзади. Лезвие может и не пройти, но мы не можем рисковать. Мы проведем полную лапаротомию немедленно. Ей очень недостает крови… ей необходимо по меньшей мере три с половиной литра, прежде чем делать анестезию.
– Нет у нас крови, – сказал главный врач. – Всего литр. Пытаемся раздобыть еще немного.
– Тогда анестезия убьет ее.
– Значит, и ребенка тоже.
– Мы можем перекинуться словечком наедине?
Она внимательно наблюдала сверху, как профессиональный акушер и главный врач вышли в коридор и закрыли за собой дверь.
– Я не думаю, что мы будем в состоянии спасти их обоих, – сказал акушер.
– Что это означает?
– Мы должны принять решение. Выбирать между ними.
– Либо мать, либо ребенок?
– Да.
Главный врач покачал головой:
– В какой же момент?
– Немедленно. Если вы хотите, чтобы эта женщина осталась жива, нам придется ликвидировать ребенка.
– Мы не можем этого сделать!
– Если мы будем принимать роды, то у матери восемьдесят шансов из ста умереть. Вы хотите взять это на свою совесть?
– А вы чего хотите?
Их глаза встретились, и каждый понимал, о чем думает другой. Она, по всей вероятности, уже слишком далеко. Вот пускай себе и уходит. Дадим ей уйти и спасем ребенка. Но они знали, что у них нет полномочий принимать такое решение.