Возмездие Эдварда Финнигана

Рослунд Андерс

Вернон Эриксен совершал последний обход по коридорам с запертыми в камерах людьми.

Было полшестого, еще час, а потом ночное дежурство закончится, он переоденется в штатское и направится по Мейн-стрит к ресторанчику «Софиос» — двойная порция блинчиков с черникой и как следует зажаренный бекон.

Эриксен оставил западное крыло и направлялся в восточный блок, его шаги отдавались эхом от бетонных стен, которые все еще казались ему новыми, хотя им было уже более тридцати лет. Он отлично помнил эту стройку на окраине городка, которой предстояло превратиться в тюремные стены и камеры для приговоренных; пока тюрьма росла, жители Маркусвилла разделились на два лагеря — тех, кто надеялся на новые рабочие места и новые перспективы для городка,

и тех, кто предвидел снижение цен на жилье и постоянную тревогу от такого криминального соседства. Сам-то он не больно раздумывал. Ему было девятнадцать лет, он устроился на службу в только что открывшуюся тюрьму, да там и остался. Поэтому он никогда не покидал Маркусвилла, стал одним из тех, кто пустил тут корни, молодой человек, который держался за свою работу, ставшую повседневной рутиной. Меж тем годы шли, и вот теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, уже было поздно что-то менять. Порой он ездил на танцы в Колумбус, однажды поужинал с одной женщиной в Уилерсберге, что в нескольких милях к югу, но тем все и кончилось, не более того, никакой большей близости — как всегда.

Его жизнь словно вращалась вокруг смерти.

Иногда он задумывался: как же так вышло?

Не то чтобы это его пугало, вовсе нет, просто он постоянно это ощущал, жил с этим, работал. Мальчишкой он частенько сбегал с верхнего этажа, где они жили, и сквозь деревянные лестничные балясины наблюдал, как его отец принимал клиентов в единственном похоронном бюро Маркусвилла. Потом, уже подростком, Вернон стал участвовать в семейном бизнесе, помогал обмывать, причесывать, одевать тела, которые покинула жизнь. Он научился возвращать ее, пусть и на время; как сын распорядителя похорон он знал, что с помощью румян и профессиональных средств можно сделать так, что мертвый будет казаться живым, — родные и близкие, когда приходят проститься, бросить последний взгляд и оплакать, хотят, чтобы это было так.

Эриксен огляделся вокруг.

Стенам уже больше тридцати лет.

Почти тысяча заключенных, приговоренных к наказанию, которых надо сторожить, а иногда выпускать на свободу. И почти столько же персонала и охраны, семь-восемь сотен. Пятьдесят пять миллионов долларов оперативного бюджета, тридцать семь тысяч долларов на одного заключенного в год, сто три доллара восемьдесят два цента на одного в день.

Его мир, который он знал, где чувствовал себя уверенно.

Жизнь, смерть — то же самое и здесь, только иначе.

Эриксен прошел центральный пост и коротко кивнул новичку, читавшему журнал, но поспешно отложившему при виде начальника, теперь он сидел выпрямившись и внимательно разглядывал на мониторах картинки из разных камер.

Вернон Эриксен открыл дверь, ведущую в коридор восточного блока.

Death Row.

Двадцать два года он здесь начальником охраны, среди осужденных и приговоренных к смерти за capital murder, [3] которые считают каждый час и уже никогда не будут жить ни в каком другом месте.

3

Тяжкое убийство, караемое смертной казнью (англ.).

В этой тюрьме сидело двести девять заключенных, ожидавших смерти.

Двести восемь мужчин и одна женщина.

Сто пять black, [4] девяносто семь white, [5] три hispanic [6] и четверо, согласно записи в статистической колонке, — other. [7]

Рано или поздно большинство попадает сюда.

Они либо отсиживали положенный срок в одной из камер, выходящих в коридор, где теперь стоял Эриксен, либо их перевели сюда, когда им осталось

прожить последний день. Здесь, в Маркусвилле, казнили всех, кого приговорили к смерти в штате Огайо.

4

Черные (англ.).

5

Белые (англ.).

6

Латиноамериканцы (англ.).

7

Прочие (англ.).

«Они тут под моим присмотром», — думал Вернон.

«Я знаю каждого. Они моя жизнь, семья, которую я так и не завел, я каждый день как среди родных.

Пока смерть не разлучит нас».

Вернон потянулся, разминая длинное тело. Он был по-прежнему строен, что называется, в форме, короткие светлые волосы, худое лицо, глубокие морщины на щеках. Он устал. Это была долгая ночь. Стычка с колумбийцем, который бушевал больше обычного, а новичок из двадцать второй камеры, конечно, не спал, ревел как ребенок, все они так поначалу. Потом еще эта стужа. Эта проклятая зима выдалась в Южном Огайо самой холодной за много лет, а отопление, едва заработав, сразу отключилось, систему давно надо было менять, но бюрократы все тянули и тянули, ясное дело — сами-то тут не работают и не мерзнут.

Он медленно шел серединой коридора. Все было спокойно, из нескольких камер доносилось тяжелое дыхание, видимо, кто-то заснул перед самым рассветом.

Он направлялся туда, куда обычно заглядывал, когда ночь отзывалась усталостью и отвращением, когда нужны были новые силы, чтобы вернуться сюда на следующий вечер.

Эриксен проходил камеру за камерой. Быстро поглядывал направо-налево — с обеих сторон спокойно.

Он подошел ближе, отступил от линии, проведенной посередине на полу, пошел теперь вдоль длинного ряда металлических решеток с правой стороны коридора. Заглянул в камеру двенадцать, посмотрел на Брукса, который лежал там на спине, в камеру десять — на Льюиса, тот сунул одну руку под подушку и прижался головой к стене.

Потом Вернон остановился.

Камера восемь.

Он заглянул в нее, как делал уже много раз.

Пуста.

В этой камере заключенный скончался, и с тех пор они решили никого туда не помещать. Суеверие, конечно. Но заключенным не положено умирать раньше срока, они должны целыми и невредимыми доживать до исполнения приговора.

Вернон Эриксен на миг вгляделся в пустоту. В горе и в радости. Лампа всегда светила на потолке, койка не застелена. Пока смерть не разлучит нас. Его взгляд задержался на одной из грязных стен, которая больше ни у кого не вызывала ненависти, услышал звук из сливного отверстия, которым уже никто не пользовался.

Он почувствовал, как к ногам возвращаются силы, головная боль слабеет.

Он улыбнулся.

Джон был дома один, и ему следовало навести порядок, приготовить ужин и забрать Оскара из садика, всего через два дома.

Он попробовал заснуть. Все время после обеда он пролежал на застеленной двуспальной кровати, ворочался и пытался закрыть голову подушкой: свет проникал в спальню сквозь жалюзи и отражался от светлых крашеных стен, он чувствовал себя совсем паршиво, голова просто разламывалась.

Джон сел на постели Хелены и опустил ноги на мягкий коврик. Почувствовал, что вспотел. Он ударил его прямо в лицо. Джон чувствовал, как дрожат руки, он прижал ладони к коленям, но руки продолжали дрожать.

Скоро придет Хелена. Она тихонько вздохнула, когда Джон позвонил ей и попросил забрать Оскара, объяснив, что устал, что у него выдалась долгая ночь и ему нужно несколько часов, чтобы выспаться в одиночестве.

Что бы ты ни делал, Джон, избегай контакта с полицией, никогда с ними не связывайся.