Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
— Я отказался участвовать в казнях. Я рассказывал?
Рубен Фрай повернулся к Вернону и покачал головой:
— Вообще-то нет. Но я тебя понимаю.
— В первый раз мне было двадцать два года. Нас было двенадцать охранников, мальчишка был черный, и звали его Вильсон, ему было девятнадцать. Его приговорили за два убийства и несколько нападений. Я должен был вместе с другими охранниками крепко привязать парнишку к стулу. Потом я просто наблюдал, учился.
Вернон Эриксен сглотнул и свернул на боковую дорогу, он снова представил себя там, в той комнате, где впервые увидел, как казнят человека.
—
Вернон искоса посмотрел на своего пассажира. Рубен ничего не сказал, просто смотрел вперед в темноту.
— Следующий разряд продолжался три минуты. Я никогда не забуду эту страшную картину. Жилы у него на шее вздулись, словно встали дыбом. Руки сперва покраснели, а потом побелели. Ногти на руках и ногах скрючились, а лицо перекосилось от судороги, и звук, ужасный звук — такой, как когда жарят мясо. Понимаешь? Его глаза, на нем был капюшон, но все равно его глаза вылезли из орбит и вытекли на щеки. Он обделался. У него текла слюна. Его рвало кровью.
Поворот, потом еще один, и дорога вновь пошла прямо. Вернон переключил скорость и прибавил газу.
— Третий разряд, Рубен, и он загорелся! Мы принялись тушить огонь, который вырывался из его тела! Но главное, это трудно объяснить, главное — это был запах. Сладкий запах горящего мяса. Как на вечеринке с барбекю. Который, словно туман, стелется вечером в каждом саду в Маркусвилле.
Рубен Фрай слушал, забрезжил рассвет, утро уступало место дню. Он видел перед собой своего сына и тот длинный коридор с рядом камер.
Джон сидел там и ждал — каждый день, каждую неделю, каждый месяц, когда же оборвется его жизнь, ждал смерти, которая быстро приближалась.
— Я уже тогда решил. В тот первый раз. Что все — хватит: я не могу распоряжаться жизнью и смертью, я больше в этом не участвую. Так что, когда настал черед следующей казни, я взял больничный, и с тех пор поступал так каждый раз.
Последние мили они проехали в сероватом рассвете, контуры Колумбуса показались рано. Что-то между полумиллионом и миллионом жителей, один из самых больших городов в Огайо, центр штата, где можно найти работу. Многие вот так ездили ежедневно по десять миль туда и обратно из Маркусвилла.
Парковка перед больницей «Здоровье Огайо» была уже полностью занята. Вернон сделал два круга, прежде чем заметил женщину, которая неторопливо направлялась к своему автомобилю, — когда она уехала, он поспешил занять ее место, но подъехал к освободившемуся пространству одновременно со внушительных размеров джипом. Они остановились лоб в лоб, и Вернон зло уставился на водителя, в конце концов тот уступил, но, отъезжая, поднял средний палец.
— Столько лет, Рубен! Все эти убийцы, я всяких навидался.
Они продолжали сидеть в машине, Вернон хотел договорить и был уверен, что Рубен захочет дослушать.
— Я знаю, как они выглядят. Знаю, как себя ведут, что думают. Как те, кто виновен, смотрят на меня. Я знаю, что Джон невиновен. Рубен, я совершенно в этом уверен. Иначе бы я сюда сегодня не приехал.
Вернон уже несколько раз бывал здесь. Он уверенно вошел в
— Вот так, Рубен. Исследования, несколько штук по всему миру, показали, что два, а может, и три процента из тех, кто сидит в тюрьме, осуждены ошибочно. Собственно говоря, приговорены не за то преступление или вообще невиновны. Некоторые криминалисты утверждают, что таких еще больше. И Джон, твой Джон, я уверен, так же, как и ты, что он — один из них.
Невысокий полный мужчина, отражавшийся в зеркалах, поднял руку к лицу, если бы кто-то присмотрелся, то заметил, что он молча плачет.
— Эти два процента, Рубен, они, конечно, тоже сидят у меня. В Death Row. Ждут смерти. И это мы, государство, лишаем их жизни.
Вернон посмотрел в зеркало на ссутулившегося мужчину и обнял его.
— Вот почему это невыносимо. По крайней мере, для меня.
Молитвенная комната находилась немного в стороне в коридоре девятого этажа.
Две белых горящих стеариновых свечи стояли на том месте, которое Вернон привык считать алтарем.
Несколько стульев в сторонке, перед ними стол.
Священник был там, отец Дженнингс, и оба врача, мужчину звали Лотар Гринвуд, а женщину — Биргит Биркоф. Вернон поздоровался с ними, потом представил Рубена, и они все пожали друг другу руки. Эриксен объяснил, что они рады его видеть и что вместе постараются сделать так, чтобы его сын не умер.
Февраль
На третьей неделе февраля в исправительном учреждении Южного Огайо в Маркусвилле была произведена первая за несколько лет казнь. Эдвард Финниган ждал на зеленом пластиковом ковре, который должен был вместить пятьдесят человек — так называемую группу свидетелей. Несколько минут он простоял не шевелясь, рассматривая вместе с двадцатью другими людьми круглую железную клетку, выкрашенную в тот же самый зеленый цвет, что и пластиковый ковер, на каждой стороне клетки были большие окна. Там внутри лежал мужчина сорока лет, который почти десять лет ждал смерти в коридорах Death Row. Черный, довольно худой, его звали Берри, он был осужден за убийство пятидесятилетнего человека с целью грабежа — тридцать долларов, а потом выстрел в висок у кассы в булочной.
Казалось, Берри спал. Голова свесилась немного набок, глаза закрыты, два ремня вдоль тела и шесть поперек, он был крепко связан, пока умирал на этой белой койке с толстым матрасом, на вид довольно мягким.
Охранник в тюремной форме открыл дверь кабинки и подошел к только что умершему мужчине. Он осторожно поднял руки умершего и вынул первую иглу из трех.
Эдвард Финниган не мог пошевелиться.
Он смотрел на того, кто уже перестал дышать, смотрел на сестру и шурина убитого, которые стояли перед тем, кого ненавидели; они плакали от горя и облегчения: их родственника не вернешь, но человек, посмевший разлучить их, теперь тоже был мертв, он получил заслуженное наказание, а семья — ощущение свершившегося возмездия.