Возмездие обреченных
Шрифт:
Перец был дорезан и готов к жарке. Мама поставила сковороду Кати на плиту и зажгла газ. Сковорода Кати не была ни сковородой, ни принадлежала Кати никогда. Это была тяжелая чугунная кастрюля с большой ручкой, которую сестра Мамы — Кати — сорок лет назад подарила ей на свадьбу, и все это время она именовалась не иначе как сковородка Кати. В Мамином хозяйстве было полно вещей, характеризуемых подобным образом. За долгие годы самопожертвования из жизни Мамы Андрилли ушло чувство стяжательства, и у многих знакомых часто возникало обманчивое впечатление, что все здесь позаимствовано у кого-нибудь.
На самом же деле все вещи в доме были ее —
Сейчас это был Папин перец. Он должен был быть приготовлен с исключительной аккуратностью. И хотя Мама всегда готовила все сама и была искушена в Неаполитанской кухне, Папа неизменно вносил поправки в рецептуру и процесс приготовления, дабы вкус продукта соответствовал его абруцианскому происхождению. Разница всегда заключалась в количестве. Там, где Мама использовала один зубок чеснока, он требовал два.
Опустив нарезанные дольки перца в кипящее на сковороде Кати оливковое масло, Мама с превеликой осторожностью добавила сладкого базилика и розмарина. На протяжении всех сорока лет Папа с угрюмой подозрительностью контролировал процесс приготовления его женой пищи, дабы она не состряпала какую-нибудь несъедобную бурду, чтобы унизить его.
Сбрасывание перца на сковороду сопровождалось яростным шипением масла. Прикрыв лицо рукой, она обратила внимание, что дремавшие коты вскочили, изогнули дугообразно спины и зашипели как змеи. Филомина и Констанца знали, что Мама плоховато слышит, и всегда занимали подобные агрессивные позы, когда кто-нибудь приближался к входной двери.
На сей раз это был человек из Вестерн Юнион. Его появление было подобно явлению Матушки Смерти с косой. Мама уставилась на него широко распахнутыми глазами и побелела как снег.
— Телеграмма мистеру Андрилли, — сказал он.
Он открыл дверь и протянул ей желтый конверт, но она не решалась взять его, ее руки бессильно обвисли пред этим посланием, символизирующем смерть кто-нибудь из родни. Воспоминания обо всех подобных телеграммах в прошлом парализовали ее руки, и она так и стояла с вытаращенными глазами, в то время как переполошившиеся коты терлись об ее ноги и шипением выказывали всю свою ненависть человеку на крыльце. В конце концов, он всунул послание ей в руки, и вышел.
В его сумке она заметила несколько конвертов, и когда он уходил, она подумала о том, как много еще, кроме Ника, пожаловало сегодня к Господу. Ник! Ее Никола, первенец! Теперь она понимала значение сна этой ночи. Ее сын умер! Она доплелась до кухонного стола и зарыдала тем плачем, который способна вызвать только смерть. Смятая телеграмма упала, как мячик на пол, и коты стали гонять ее по комнате.
Тридцать минут спустя Папа Андрилли вошел во двор из прилегающей аллеи и тут же ощутил запах горелого перца. На нем была валяная войлочная шляпа, коричневые штаны и рубашка. Все перемазано
В кухне было черным-черно от дыма. За столом сидела его всхлипывающая жена, не замечающая удушливого дыма. Он поспешно потушил пламя под кастрюлей. Перец почернел и свернулся, но трагическое лицо Мамы Андрилли сдержало приступ его гнева.
— Что случилось? — спросил он.
Ее подбородок задрожал, а ливень, хлынувший из глаз, заставил его испугаться. Его глаза тоже напряглись, но он взял себя в руки и опустился на стул напротив нее. Сидя в удушливом мареве, он барабанил пальцами по столу и готовился к самому худшему.
— Что такое, mia moglia? — снова спросил он. — Скажи своему мужу, что за беда?
— Наш Никола.
Это прозвучало зловеще. В несчастье он всегда был Николой, в любом другом случае просто Ник.
— И что он на этот раз натворил?
— Вон — телеграмма. Он умер.
Папа поискал телеграмму, но потрясение от услышанного ослепило его потоком слез. Комок смятого уведомления катался по гладкому полу, преследуемый неугомонными котами. Он наклонился, чтобы поднять его, но парализованный нахлынувшей болью, так и остался сидеть напротив жены. Когда очередной приступ рыданий охватил жену, он стиснул челюсти и решил взять себя в руки, поскольку, не взирая ни на что, он и в этот момент считал, что рыдания — это для женщин.
Однако невыносимая боль в груди не оставила его даже тогда, когда он настежь открыл окна, чтобы проветрить комнату. Страшная телеграмма каталась резво по полу, коты хватали ее и хрипели друг на друга. Мама Андрилли вздрагивала, укрыв лицо руками. Папа смотрел на нее с участием, искренне желая утешить. Но итальянцу Андрилли были неведомы сантименты — он никогда не практиковался в нежности.
Пристыженный своей беспомощностью, он открыл холодильник и вытащил графин красного вина. Пил он быстро и отчаянно, но когда вспомнил лицо своего сына, его ладные руки и ноги, холодное вино встало поперек горла. Другого, такого как Ник, не было. Он был первым и любимым из его сыновей, и так преждевременно ушел. На нем даже лежала печать гения, настоящего писателя — с его книгами, дикими идеями и безрассудными тратами денег. Папа Андрилли не все одобрял в книгах своего сына, рассказы об их семье и друзьях, в частности. Его приводила в бешенство тема одной книги Ника, рассказ о неверии, обуявшем одного каменщика и его жену. И несмотря на то, что рассказ был довольно правдивым, он разорвал книгу пополам и сжег, и даже хотел возбудить уголовное дело против своего сына. Но все это было в прошлом. Все было прощено сейчас, прощено и забыто. Плохо ли, хорошо ли, но не каждому дано быть увековеченным в книгах своих сыновей.
К тому же смерть Ника безвозвратно разрушила одно из затаенных намерений последних дней итальянца Андрилли. Вспомнив об этом, он вышел в гостиную и вытащил из своего стола папку с планами дома. Он чертил эти наброски карандашом на скрученных в рулоны листках рисовальной бумаги. Он поставил графин с вином на стол и развернул планы. На них четкими черными линиями была вычерчена схема будущего дома для Ника и его жены. Неделями в редкие свободные минуты он работал над этими планами, надеясь показать их сыну, когда тот приедет в гости в Сакраменто.