Возмездие обреченных
Шрифт:
Тут она заметила, что он поворачивает на ее улицу. У нее перехватило дыхание, и она схватила его за руку. Он усмехнулся и развернул машину на обочине у дома Мартино.
— Я буду скучать по этим вечерам, — сказал он. — Вечерам, когда я колесил здесь туда-сюда в ожидании тебя.
Она не могла совладать с ощущением тревоги, с переполняющим ее чувством присутствия ее матери. Ей было очень стыдно за это перед Джино, но она ничего не могла поделать с собой. Его безмятежность казалась безрассудством.
— Сейчас тебе лучше уйти, — сказала она.
— Ничего
— Тебе лучше уйти.
Он держал ее за руки, а она смотрела через его плечо на крыльцо. Представив большие глаза матери, наблюдающие из-за занавески за ними, она попыталась высвободить руки, но он не выпустил их.
— Пообещай мне кое-что, Шарлотта.
— Пожалуйста, иди.
— Что бы ни случилось сегодня вечером, обещай мне, что ты сделаешь то, что я скажу.
— Обещаю.
Он отпустил ее.
— Angela mia, — сказал он.
Она дошла до крыльца и проводила взглядом его машину. Потом вошла в дом. На мгновение она онемела от увиденного. Ее сестры — Роза, Беттина и Стелла — стояли прямо перед ней. Они внимательно оглядели ее. Беттина отошла к окну. Они старались выглядеть зашедшими по случаю, но случая никакого как-то не представлялось.
Шарлотта умудрилась улыбнуться и поздороваться.
Беттина кивнула в окно.
— А он довольно мил, — сказала она.
Шарлотта проигнорировала замечание, а когда она увидела стоящую в кухонных дверях Донну Мартино, ее глаза наполнились гневом. Суровая маска сосредоточенности на лице Мамы сообщала Шарлотте, что это — часть вечернего мероприятия, что Джино Бранкато должен предстать не только перед ее матерью, но и перед всеми тремя ее сестрами, которые живут по надлежащим принципам любви и замужества.
Шарлотта посмотрела на них презрительно. Они были как лоснящиеся мальтийские кошки, соперничающие своими мехами, и только невзначай связанные кровными узами. Но ей было отчасти и жаль их. Так как, вопреки самим себе, они не избежали на этот раз общества своей матери. Никогда Донне Мартино не удавалось собрать их вместе, даже на Рождество. Вместо этого они всегда присылали щедрые подарки и неловкие извинения. Но тут они все-таки уступили материнскому призыву, и Шарлотта знала почему — потому что она оставалась совершенно безразличной к их мужьям, к их состоянию, и вообще — к их жизни.
Никто не проронил ни слова, пока Шарлотта поднималась по лестнице к себе. Все стояли безмолвно, поглядывая друг на друга. Но тут открылась входная дверь. Это был Джованни. Дом, полный людей, всегда приводил Папу в восторг. Он захлопал в ладоши и громко поздоровался со всеми.
— Хэлло, — ответили ему в унисон.
Но даже и за две комнаты от кухни — в гостиной — ощущалась тяжесть присутствия Донны Мартино. Челюсть Джованни немедленно отвисла, а плечи, как и положено, ссутулились.
Шарлотта не спустилась к ужину. Она надела серый твидовый костюм, который ей сшил Папа, туфли на низком каблуке, и начала упаковывать вещи.
Задолго до восьми
Когда подъехала машина Джино, она поспешила вниз. В гостиной все с интересом проследили за тем, как она стремительно выбежала из дома. Она встретила Джино на ступеньках крыльца. Он был в том самом габардине, который Папа сшил для него. Протянув руки навстречу, он обнял ее и слегка приподнял над землей.
— Все собрались? — спросил он.
Она взяла его за руку и ввела в дом.
Никто не встал из-за обеденного стола. Она улыбалась, ведя его по гостиной. Его красивые плечи и сияние его опаленного солнцем лица как будто сократили размеры комнаты. Каждый шаг придавал ей уверенности. Она тоже вся светилась. Он заставил всех затрепетать, этот Джино, забиться быстрее их сердца. Она боялась, что он будет жестким, но он был нежным как дитя.
Никто кроме Папы так и не встал из-за стола. Папа хотел представить присутствующих, но запутался в замужних фамилиях дочерей и совершенно забыл представить гостя Маме Мартино, которая с отвращением наблюдала за своим благоверным. В довершение ко всему он опрокинул стакан красного вина, и розовый ручеек побежал по белоснежной льняной глади Маминой праздничной скатерти. Это было уже выше сил Донны Мартино. Она нанесла сокрушительный удар по столу.
— Болван! — выкрикнула она. — Сядь на место!
Папа шепотом извинился, нащупывая спинку сиденья. Обнаружив подставляемый ему стул, он оглянулся и, увидев Джино, улыбнулся в знак благодарности. Донна Мартино указала на Джино.
— Ты, — сказала она, — ты можешь говорить по-итальянски?
— Si, Signora.
— Хорошо, — сказала она по-итальянски. — То, что я должна тебе сказать, я могу лучше выразить на родном языке.
— Мои родители учили меня языку.
— О-о! Так у тебя есть отец и мать?
— Мой отец живет с моими братьями в Филадельфии, синьора. Моя мама умерла.
— Вы любили свою мать, молодой человек?
— Больше, чем небо и землю.
Он хладнокровно обвел взором всех присутствующих — Беттину с ее сложенными на груди руками, Розу с гордо поставленной головой, Стеллу с локтями на столе и подбородком в ладонях. И Шарлотту — рядом с ним — ее рука в его руке.
— Хватит ласкаться, молодой человек, — сказала Донна Мартано. — Вы что, не можете держать себя в руках? Сдержите свою страсть хотя бы на время.
Кровь ударила в голову Шарлотте. Придя в себя, она почувствовала руку Джино на запястье и услышала его предложение сесть. Он пододвинул стул справа от Папы, и она опустилась на него, ослабевшая от возмущения.
— Вы любили свою мать больше, чем небо и землю? — продолжила Донна. — Если бы кто-нибудь оскорбил ее, вы бы убили его, да?
— Вне всякого сомнения, синьора.
— Бранкато, я старая женщина. И вы убиваете меня.
Он улыбнулся.
— В это, синьора, я не могу поверить.