Возмездие
Шрифт:
Свердлов оказался тяжелым человеком в общежитии. Он раздражался от любой мелочи в быту. Его выводили из себя настырные ребятишки, бессмысленное снование Пузырихи по кухне, простуженный телёнок и особенно слабенький котёнок, постоянно лезущий на колени или на постель.
Одно время он взял тон сообщника и пытался выведать у Сталина, нет ли у него еврейской крови. После этого, разочарованный, он стал называть Сталина «ваше преподобие», имея в виду его учёбу в семинарии. Иосиф Виссарионович терпел несколько дней, а потом резким замечанием прекратил потеху.
По вечерам изломанная жизнью Пузыриха, спустив на плечи шаль и оставшись в ситцевом застиранном платке, становилась перед иконой на колени и долго молилась, излагая Богу свои обиды, просьбы, жалобы. Больше ей не к кому было обратиться. Время от времени она склонялась низко и касалась лбом холодного пола.
Свердлова эти моления тихо раздражали. Он укладывался на постель, заводил под голову руки и презрительно фыркал.
Свердлов, как заметил Сталин, вёл постоянную тайную переписку с товарищами, оставшимися на воле. Полученные письма он грел над лампой до тех пор, пока не проступали коричневые строки тайнописи. Тем, что сообщалось, он ни разу не поделился со своим сожителем. Лишь однажды хмыкнул и язвительно произнёс:
— Ну, поздравляю. Ваш Малиновский всё же провокатор.
Сталин изредка переписывался с Аллилуевыми, старыми кавказскими знакомцами. Однажды он получил от Словатинской 50 рублей. Затем пришёл перевод от Ленина на 120 франков.
Бежать! Эта мысль точила Сталина постоянно. Жизнь в Курейке становилась невыносимой. Долгое безмолвие полярной ночи, унылый вой вьюги, беспрерывная топка печей. Короткое сырое лето приносило тучи мошкары. В изнурительные белые ночи особенно угнетало сознание могильной оторванности от настоящей жизни, сознание заброшенности, обречённости.
За спиной Сталина было пять побегов, так что опыт имелся. Но в Заполярье роль крепких тюремных стен выполняли бескрайние пространства. Беглец неминуемо погибал от истощения или становился добычей диких зверей. Местные жители рассказывали, что однажды ссыльные, отважившись на побег, направились не на Запад, в Россию, а на Восток, в Америку. Удачи всё равно не было: изнуренных беглецов настигли и изрубили конники Якутского казачьего полка.
В селе Монастырском находился уездный центр. Там обитала небольшая колония ссыльных. Иосиф Виссарионович добился разрешения и съездил повидаться с Суреном Спандаряном. Они были знакомы по работе в бакинском подполье. Сурен обрадовался встрече. Друзья проговорили всю ночь.
У Сурена непроизвольно вырвалось «Ой!», едва он услыхал, кто достался напарником Сталину в Курейке. Он знал Свердлова достаточно хорошо. «Страшный человек!» — признался он, сочувственно глядя на товарища. Им выпало сидеть в тюрьме, в одной камере. Арестантов одолевали крысы. Свердлов вызвался возглавить борьбу с этими мерзкими тварями. И здесь проявилась его натура. Пойманных крыс он медленно топил в параше. Ещё большее наслаждение доставляла ему казнь крыс через повешение. «Чёрт его знает… прямо садист какой-то!»
Сурена
Спандарян хорошо знал ближайших помощников Свердлова: Ермакова, Глухаря и Смирнова. Это были законченные бандиты. Ермаков не только застрелил разоблачённого агента охранки, но и отрезал ему голову. Илья Глухарь славился тем, что убивал свои жертвы только выстрелом между глаз. Смирнов, заподозрив, что его жена «стучит» в охранку, настоял на том, чтобы расстрелять её собственноручно.
В последнее лето перед Большой войной утонул ссыльнопоселенец И. Дубровинский, хороший математик и переводчик. Свидетели рассказывали, что его лодка перевернулась на середине Енисея. Тут же пополз слух, что это было самоубийство.
В Париже покончили с собой П. Лафарг и Л. Маркс.
Эпидемия скандальных самоубийств политзаключённых прокатилась по Нерчинску и Зерентую. Это были свидетельства отчаяния и усталости.
Зимой Иосиф Виссарионович узнал о смерти С. Спандаряна.
К жизни ссыльнопоселенца, да ещё в таком глухом углу, необходима привычка. У Свердлова такой привычки не имелось. Постепенно он превращался в сплошной клубок нервов.
Иосиф Виссарионович любил парную баню. Свердлов брезгливо негодовал, изумляясь варварской забаве хлестать себя прутьями по голому телу. В банные дни, когда Иосиф Виссарионович приходил распаренный, в чистом белье, весь лёгкий и даже улыбчивый, их разговоры чаще всего заканчивались ссорой.
В этот вечер Свердлов встретил его стихами поэта Веневитинова, которые уже цитировал раза два или три.
Грязь, вонь, клопы и тараканы, И надо всем хозяйский кнут. И это русские болваны Святым отечеством зовут!Слова «русские болваны» он проговорил, как плюнул. Он находился в задиристом настроении. Иосиф Виссарионович, благодушествуя, не имел желания ни спорить, ни ссориться.
— Слушай, Ёсиф, на кой чёрт ты бросил свою семинарию? Революционер из тебя совершенно никудышный. Ни-ку-дышный! Махал бы ты лучше кадилом, а в серьёзные дела не лез.
— Ты не забыл, — спросил Сталин, — где учились Чернышевский и Добролюбов?
Последовало насмешливое фырканье:
— Поповичи и Революция! Кадилом и крестом против самодержавия! Болтуны и резонеры!
Котёнок, усевшись на пороге, принялся умываться, старательно доставая лапкой за ухом. Пузыриха уверяла, что это верная примета появления неожиданных гостей. Однако, каких гостей можно ждать в ледяной заброшенной Курейке?
— Священники, — заметил Сталин, — зорче многих видят мучения народа. Всё-таки они к нему поближе нас!