Возмездие
Шрифт:
— Может, ты ждешь, что я на коленях стану умолять тебя рассказать? — наконец спросил Шешеня. — Не дождешься.
— А кто тебе внушил мысль, что я должен перед тобой отчитываться? — в свою очередь спросил Фомичев…
Все шло по плану — они должны были, расставаясь, поссориться и Фомичев должен уехать раздраженный, встревоженный и, значит, внутренне не собранный…
В купе вагона, кроме Фомичева, оказалось еще два пассажира: аккуратненький старичок в железнодорожной форме и сотрудник ГПУ Стариков, игравший роль нэпмана средней руки, возвращающегося в Брянск из Москвы, где он закупал товар. Все попытки нэпмана втянуть Фомичева в дорожный разговор ни к чему
Заснуть Фомичеву не удавалось — он тупо смотрел в отполированную тысячами спин деревянную стенку купе и думал, не допустил ли он все же ошибки, отправясь в эту поездку, вместо того чтобы немедленно ехать в Париж и объяснить вождю, до какого крайнего накала дошло терпение у элдэвцев. Но разве не сам Савинков приказал ему тщательно проверить донесения Шешени о росте низовых организаций? Так что в случае чего совесть его чиста — он выполнял его приказ. Фомичев решил больше об этом не думать и стал слушать разглагольствования нэпмана о том, как он выгодно купил товар и нагрел при этом красную кооперацию… «А дельцы — всюду дельцы», — философски подумал Фомичев, засыпая…
В Брянск поезд прибыл ранним утром. Шел мелкий, въедливый дождь, и над привокзальной площадью стелился промозглый туман. По схеме явок Фомичев должен был здесь, у вокзала, подойти к извозчику, у которого на кончике кнутовища будет повязан алый бантик. Этот извозчик был на месте, но он был единственный, и, прежде чем Фомичев успел сообразить, что делать, извозчика нанял сосед по купе — нэпман, и пролетка, гремя окованными колесами по мостовой, укатила в город. Это тоже было предусмотрено планом — нужно было в самом начале поездки поставить Фомичева в затруднительное положение — тем большей радостью будет для него разрядка ситуации, и тогда он будет уже не так бдителен.
Фомичев и впрямь не знал, что делать, он вернулся в зал ожидания и там порядком струхнул — милиция проверяла документы. Эта проверка тоже проводилась по плану и специально для Фомичева.
Когда милицейский патруль стал приближаться к Фомичеву, он встал и с независимым видом направился к выходу на площадь.
Из-за угла, настегивая кнутом лошадь, вылетел тот самый извозчик. Он остановился возле Фомичева, держа на виду свой кнут с красным бантиком.
— Мы сможем проехать на Брянск-Второй за вещами? — торопливо задал парольный вопрос Фомичев.
— До десяти утра нет переезда через пути, — ответил паролем извозчик, и Фомичев вскочил в пролетку.
— Гони! — крикнул он, а когда они свернули с площади в узкую улицу, сообщил: — На вокзале проверка документов.
— Каждый день проверяют, — флегматично отозвался извозчик.
Он доставил Фомичева на квартиру руководителя местной савинковской организации Аристархова. Фомичев знал только, что Аристархов был офицером в царской армии, а теперь является ответственным сотрудником Брянского окружного военного комиссариата. Он участвовал в савинковском контрреволюционном восстании в Рыбинске, которое, как известно, не удалось, и с тех пор он живет по документам большевика Аристархова.
На самом же деле это был заместитель начальника окружного отдела ГПУ Нилов. Единственное, что сближало его с выдуманным Аристарховым, это Рыбинск, где Нилов участвовал в срыве савинковского восстания, да еще стеклянный глаз вместо своего — злая память о тех днях. Фомичев в савинковских восстаниях восемнадцатого года участия не принимал, так что опознать
Аристархов встретил Фомичева радушно и немного подобострастно. Сразу потащил его к столу завтракать. Увидев стол, Фомичев понял, что хозяин не бедствует. Но почему он явно уклоняется от разговора о деле и все норовит подлить ревизору водочки? Все открылось, когда они прошли в кабинет, заперлись там на ключ и закурили. Верней, закурил один Фомичев, а Аристархов все мял и мял папиросу в пальцах, будто забыв, как ее прикуривают. И вдруг он заговорил потерянным голосом:
— Господин Фомичев, я две ночи не спал ни минуты, все думал, как мне поступить? Святость нашей общей борьбы повелевает мне быть честным до конца. Дело в том, что в моих отчетах-донесениях Шешене многое не соответствует действительности. Скажу вам все, как на исповеди: я доносил одну только правду, пока не съездил к Шешене в Москву. Он рассказал мне, как страстно наш вождь ждет из России каждой приятной весточки. И тогда я решил: зачем терзать и без того истерзанную душу вождя? Пусть будет у него побольше приятных минут. А если, приведись, начнется на Руси настоящее дело, так тут уж все пойдет без обмана. Опять же как на исповеди скажу вам: как полком командовать, я знаю, а как вести тайную каждодневную борьбу — извините. У меня, как говорится, под боком в комиссариате девятка верных людей и народ все в недавнем военный, под пулями бывал — что им эти тайные сходки с разговорами? А вот приведись… — он запнулся и воскликнул с жаром: — Будьте уверены!
Вот оно! Именно этого и боялся Савинков — дутые отчеты и донесения и непонимание, что от этого может пострадать сама история России! Фомичеву хотелось проявить самую крайнюю власть, у него даже мелькнула мысль: будь у него оружие, он попросту пристрелил бы обманщика для острастки всех остальных. Но, с другой стороны, разве это не то же самое, о чем кричат и очень умные люди из руководства «ЛД», — отсутствие конкретного руководства борьбой? Действительно же, этот бывший офицер знает, что делать с полком, но что он знает о подпольной борьбе? Потребуй от него активности, так он только погубит своих людей, и на этом все кончится…
Именно такое настроение и предполагалось вызвать у Фомичева брянским эпизодом поездки. Он должен был прийти к мысли, что поездка его станет действительно исторической — она поможет Савинкову узнать правду о положении дел в России: да, силы есть, но нет умелого руководства ими.
Фомичев распекал Аристархова, грозил ему судом чести и еще каким-то трибуналом совести. А тот каялся и клялся с сей минуты быть честным в каждом своем слове. Вечером Фомичев должен был уехать в Бежицу, но днем оттуда внезапно прибыл доверенный человек, принесший весть об аресте руководителя бежицкой организации. Тот якобы был хозяином ресторана, и, как нэпману, ему было приказано сдать два килограмма золота государству, но он этот приказ не выполнил. В общем вся надежда на то, что его взяли только за золото. Прибывший спрашивал, что им теперь делать.
Аристархов приказал ему вернуться в Бежицу, пообещал, что он сам приедет туда послезавтра. Когда посланец ушел, Аристархов бессильно опустился в кресло и сказал трагически:
— Если он взят не за золото, то во всем виноват я…
Фомичев требовательно смотрел на него, ожидая дальнейшего объяснения.
— Ожидая вашего прибытия, я насел на него с одним делом. Хотелось встретить вас достойным подарком. Эх, дернул меня черт! Я еще его трусом назвал… — причитал Аристархов.
— Потери бывают, на то и борьба, — заметил Фомичев. — Но как быть мне? Ехать в Бежицу?