Возмездие
Шрифт:
Ничего подобного Фомичев не ожидал, он был, что называется, совсем сбит с ног, он не знал, что говорить, и стоял в полной растерянности.
— Господа, вы ведь знаете те весьма ограниченные цели, какие имел господин Фомичев на Кавказе, — сказал Шешеня плаксивым тоном. — Он ездил к нашему человеку, попавшему в беду.
— Мы знаем, мы все знаем, — громко ответил Твердов. — И если уж об этом зашел разговор, скажем: мы недоумеваем, зачем, ведя большую политическую борьбу за будущее целого государства, грабить почтовые вагоны в поездах. Мы заниматься подобными делами не собираемся. И не верим, не хотим верить, что господин Савинков мог прислать
В общем никакого стройного доклада у Фомичева не получилось. Но когда он кончил говорить, совершенно неожиданно для него, по предложению того же Твердова, было записано решение, одобряющее результаты его поездки на юг. Закончив диктовать секретарю проект такого решения, Твердов одобрительно улыбнулся Фомичеву.
— Вы не думайте, что мы не умеем ценить работу. Но наша требовательность безгранична, ибо речь идет о России!..
Затем Новицкий доложил объединенному руководящему центру о новых провалах людей «ЛД». Он раздраженно стал говорить Твердову, что ему начинает казаться, будто руководство «ЛД» радо этим потерям, как еще одному доказательству неправоты тех членов ЦК «ЛД», которые хотели действия. А нужно заняться делом — глубоким анализом причин провалов и разработкой улучшенной системы конспирации.
Как ни странно, сам Твердов поддержал предложение Новицкого, а потом неожиданно обратился к Фомичеву:
— Когда вы увидите господина Савинкова?
— Хочу как можно скорее, — ответил Фомичев. — Я прекрасно понимаю, что радикальные решения надо принимать не откладывая. Я думаю, мне следует ехать вместе с вашим представителем, — высказал Фомичев свою заветную мысль.
— О поездке Мухина мы принимали решение, когда вас не было, и никто не знал, когда вы вернетесь, — сказал Твердов. — Мы не могли рассчитывать на ваши возможности перехода границы и оформили Мухину командировку в Варшаву по его официальной службе. Я, однако, удовлетворил просьбу господина Шешени и отложил его отъезд, но отменить командировку нельзя. Так что следует рассчитывать на вашу встречу с Мухиным только в Варшаве. А там вы уже сможете действовать вместе.
Решение приняли так быстро, что Фомичеву и слова не удалось вставить. Он написал записку Шешене: «Я должен уехать сегодня же».
Шешеня написал в ответ: «Разве что завтра — мы должны предупредить окно».
«Окно» — это то место границы, где совершаются переходы. Человек, отвечающий за эти переходы там, непосредственно на границе, должен быть заранее предупрежден о каждом идущем за кордон, иначе он даже не отзовется на пароль. Таково условие конспирации, которое отменить нельзя. Так что Фомичеву пришлось согласиться с необходимостью отложить отъезд на завтра. Пока он еще не знает, что выедет только спустя почти три недели…
Дело в том, что накануне возвращения в Москву Фомичева через границу ушел с очень опасной задачей Григорий Сыроежкин.
После поездки Федорова в Париж прошло довольно много времени, и чекисты не имели никаких подтверждений, что находящиеся за рубежом савинковцы польская разведка продолжают оставаться во власти легенды и что у них не возникло никаких подозрений. А такие подозрения могли, конечно, возникнуть. Пусть даже беспочвенные, все равно они были очень опасны. Польская разведка из обычной профессиональной осторожности должна была предпринять меры для перепроверки данных, которые она получила от Федорова и других.
Подписав в 1920 году Рижский мирный договор, польская военщина не оставила своих захватнических планов
Между тем в операции наступал главный ее этап. Нужно было проявлять предельную осторожность — ведь каждая следующая поездка могла оказаться ловушкой для Федорова и других участников игры. Было решено — перед новой, возможно последней, поездкой Федорова в Париж провести разведку обстановки хотя бы в Польше.
…Артузов предложил послать в эту поездку Сыроежкина — нужен был чекист с настоящим боевым опытом. Поездка будет, по существу, разведкой боем, может случиться, что придется применить оружие и с боем вырываться из рук врагов. Для такой поездки Сыроежкин подходил больше других, и, когда Артузов рассказал ему суть операции, он сказал:
— Это дело мое, беру.
И даже обиделся, когда узнал, что этот вопрос будет еще обсуждаться. Впрочем, все понимали, что кандидатура Сыроежкина самая удачная, и обсуждение вылилось главным образом в подробнейшую разработку операции, предусматривающую все возможные и даже маловероятные ситуации.
Сыроежкин шел через границу с небольшим пакетом, содержимым которого были всего два документа. Один из них был особенно важен. Это была фотокопия секретного приказа наркомвоенмора о проведении близ советско-польской границы больших военных маневров.
Приказ по просьбе чекистов был сочинен в самом наркомате, и никто не усомнился бы в его подлинности. Он, безусловно, должен был сильно заинтересовать поляков. Уже по одному тому, как капитан Секунда будет его читать, Сыроежкин должен определить, верят ли еще поляки своей московской пляцувке. И возможно, что это и будут те мгновения, когда Сыроежкин должен будет вырываться из западни… Но если все обстоит благополучно, приказ сильно поможет операции против Савинкова, ибо польская разведка будет многим обязана тем, кто такой приказ ей доставил.
Польских пограничников, как всегда, в зоне перехода не было. Хозяин хутора был любезен. В эту ночь он гнал самогон, и Сыроежкину пришлось отведать первача. Разговор с хозяином тоже никаких подозрений или тревог не вызвал. И все же Сыроежкин на этот раз не лег в хате, сказал, что с детства любит спать на сеновале.
Утром начальник польской пограничной стражницы отвез Сыроежкина в пролетке на железнодорожную станцию и купил ему билет до Вильно.
Первые тревожные минуты Сыроежкин пережил уже в Вильно, когда явился в экспозитуру.
— Капитана Секунды нет, он больше здесь не работает, вместо него я, капитан Майер… — сказал Сыроежкину тучный, неряшливый человек — прямая противоположность всегда подтянутому и красивому капитану Секунде. Это вообще было не так уж важно, но, во-первых, Сыроежкин не знал, как ему поступить — отдавать ли пакет. Во-вторых, ему показалось, что капитан Майер разговаривает с ним как-то уж чересчур лениво — не игра ли это? Пока Сыроежкин всячески тянул разговор, рассказывая о том, как он переходил границу, дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошел капитан Секунда — веселый, щеголеватый, пахнущий дорогими духами. Он бросился к Сыроежкину и чуть не обнял его (в этот момент Сыроежкин сунул руку в карман, где был браунинг).