Возможно
Шрифт:
Изуми очень хотелось повернуть время вспять и всё изменить, но она, к сожалению, обычный человек, а не Бог и даже не Дьявол. Она совсем не умела творить чудес и хоть как-то влиять на прошлое.
Но из-за того, что бывшая Харнет так и не научилась за всю свою жизнь сдаваться, она приняла решение попытаться вернуть своего умершего ребёнка с того света, пускай ей и придётся для этого нарушить один из главных табу алхимии.
Но разве это может идти в сравнении с обычным человеческим счастьем? Конечно же, нет!
Или
========== Глава 18. Ночь ==========
Как бы Патрисия не пыталась себя успокоить, ей всё равно было страшно, да и ещё неприятно тягучее, как дёготь, волнение не желало покидать её ослабленного ужасной болезнью тела.
Если бы ей не было нужно держаться ради гражданского мужа и двух слишком маленьких сыновей, то она бы непременно позволила себе в один момент сломаться, не ощущая никаких укоров совести, ведь в таком случае никто бы от неё зависел и не пострадал от такого её поступка.
Но это были лишь глупые мечты, которым не дано сбыться.
И, доверившись Гриду, который обещал избавить её от болезни, отравляющей последние несколько лет её жизнь, Элрик очень надеялась, что у гомункула всё получится. Женщине совсем не хотелось быть обузой для дорогих ей людей, посему она возлагала на этот не до конца понятный ей ритуал большие надежды.
К сожалению, даже после жизни с Хоэнхаймом Патрисия до конца не смогла разузнать всех тонкостей алхимии, в том числе и этого ритуала прохождения сквозь Врата. Да и она не особо этим интересовалась. Женщина просто целиком и полностью положилась на своего гражданского мужа, позволив ему ничего ей не рассказывать.
А вот сейчас она об этом сильно жалела.
Элрик была совсем не против понимать, что же именно делает гомункул и что означают те слова, которые он шепчет себе под нос; ей хотелось знать значение этих странных символов, которые окружали её в Ризенбурге; и, конечно же, она была совсем не против понимать, кем же являлось то белое безликое существо, которое криво усмехалось в слепяще-белоснежном пространстве.
Патрисия всё время ожидала того, что Жадность посоветует ей ненадолго закрыть глаза, но этого не происходило.
Гомункул совсем не обращал на неё внимания, полностью сконцентрировавшись на существе, которого он только один единственный раз назвал по имени. Да и то, он оборвался на полуслове, так как это существо сразу же отправило Грида и его спутницу за другие Врата.
Но когда женщина, наконец, ощутила под собой нормальную землю, она не смогла сдержать той искренней радости, которая в один миг овладела её телом, всеми красками заиграв на её лице. Сейчас она совсем не думала, что мог решить Грид, который мог оказаться в любом месте после возвращения из Врат.
Она жива.
Хоэнхайм ни раз рассказывал своей супруге о том, что случалось с людьми, которые решили хотя бы на одну секунду прикоснуться к Истине. И Элрик очень боялась,
Умирать ей совершенно не хотелось, а многочисленные рассказы последнего жителя Ксеркса о чудесных метаморфозах после прохождения сквозь Врата глубоко засели в голове женщины, вот поэтому она и решила так сильно рискнуть впервые в жизни, несмотря на то, что всё могло пойти не по плану.
Но осознавая, что её достаточно нестандартное лечение не обернулось для неё хотя бы смертью в пространстве, которое целиком и полностью принадлежало Истине, Патрисия искренне радовалась тому, что у неё есть хотя бы немного времени, чтобы побыть рядом с теми, кто являлся для неё всем.
– Ты как? – послышался низкий голос Грида откуда-то спереди. – Жива? Или тебе не повезло?
Женщина после всего произошедшего слышала достаточно плохо. Все звуки доходили к ней словно через какую-то странную пелену, окутывающую абсолютно всё. То же самое происходило и со зрением.
Восстановиться после той мёртвой тишины и неестественно яркой белизны было достаточно сложно. Особенно для того, кто побывал с той стороны врат впервые в жизни, пускай и в достаточно молодом возрасте.
С трудом подняв голову, справляясь с пробивающей всё её тело дрожью, Элрик прислушалась к своим ощущениям, пытаясь по привычке почувствовать неприятную слизь, собирающуюся в районе лёгких, которая неприятно давила на них и не позволяла ей свободно дышать.
Только вот её уже больше не было.
Патрисия открыла рот, чтобы ответить Жадности, но вместо слов у неё не получалось сказать и звука.
Её губы бесцельно шевелились в жалком подобии разговора, но тишину, царящую в ночном Ризенбурге, разрушало только тихое шуршание прохладного ветра и «игра» кузнечиков. Элрик же не говорила ничего.
Видимо, так и должен вести себя человек, который только что исцелился.
***
Сидя в гостиной, Эдвард никак не мог успокоиться и начать ждать мать и Грида, не теребя край своей рубашки, при этом раз за разом поворачиваясь в сторону двери, желая там в любую секунду увидеть тех людей, которые в доме не появлялись уже несколько часов, и, сломя голову, броситься к ним.
Да, он сам, чёрт возьми, попросил гомункула о помощи и собственными руками отдал ему маленький философский камень, который несколько лет назад вручил ему отец. Но это же совсем не должно помогать мальчику быть всё время спокойным и не волноваться за состояние своей матери, которая совсем скоро могла умереть.
Алхимик до сих пор до конца не верил Жадности. Он обратился к гомункулу за помощью лишь потому, что у него больше не было выхода. Если бы Элрик не обратился к своему гостю, то у Патрисии не было никакой возможности выжить и она бы непременно отошла в мир иной.