Возмужание
Шрифт:
Хотя и богатой слыла византийская казна, однако расходы несла ещё большие, – на всё требовалась звонкая монета: на войско и военачальников, на монастыри, дворцы, храмы, на бесчисленную армию служителей всех рангов, на содержание царского двора, сената, тайных служб и прочее, прочее. Поэтому Константин ревностно следил за тратами и с недавних пор вёл счёт каждой монете.
– Прощальный обед восемнадцатого октября, Ольге – двести милиариссий, её людям…
Перевернув папирус, император что-то посчитал про себя, и тростниковое перо вновь забегало по листу.
Глава 5
Первенец
С вечера небо хмурилось, как и целую седмицу накануне, а ночью весёлые белые мухи полетели с небес на землю. К утру еловые леса вокруг Киева нарядились в шубы, а дубы и берёзы засеребрились кружевами инея.
Вновь пришла зима на землю русскую! Люди надели кожухи, рукавицы, овчинные шапки и валенки. И всяк, кто прошёл-проехал нынче мимо княжеского двора, оставлял следы, отливающие синевой на белом снегу в предутреннем сумраке.
«Будто недавно воротились из полуденных византийских краёв, а вот уже скоро и Колядские святки, то есть Рождество Христово…» – поправила себя Ольга.
Отойдя от круглого оконца с толстым зеленоватым стеклом, она повернулась к Красному углу и широко перекрестилась на висевшую там икону. В трепетном свете лампады очи тёмноликого святого, как живые, скорбно глядели на княгиню.
«Будто осуждает, – подумала Ольга. – Может, за то, что опять сын мой единственный не в церковь христианскую пойдёт, а на игрища бесовские. А может, дома останется? Ладомила вот-вот родить должна, хотя он такой, что и жену на сносях за собой потянуть горазд…»
За дверью послышался шорох и быстрые шаги. В приоткрывшуюся щель ловко скользнула горничная Устинья – высокая статная девушка с широко распахнутыми, будто всегда удивлёнными очами.
– Мать княгиня, – поклонилась она, – там посланцы царьградские дожидаются…
– Что это им с утра неймётся? – проворчала Ольга.
– Рекут, им в дорогу пора, Непра вот-вот станет, а путь ох как неблизкий!
Призвав ещё двух девушек, Ольга велела одевать себя к выходу. При этом с лица её не сходило выражение недовольства, и, как ни старались помощницы, княгине мнилось, что нынче они страсть как нерасторопны, и без конца делала им замечания.
Наконец, спустилась в гридницу и заняла место на троне. Терпеливо дожидавшиеся греческие посланники наконец были допущены и приветствовали Ольгу поклонами.
Потом вперёд выступил молодой посол, которого Ольга почти не знала, видно, из новых, и стал говорить на греческом. Толмач перевёл его слова с пожеланиями здравия и процветания, переданные лично великой княгине от Константина Багрянородного.
– При сём наш христолюбивый император велел вручить архонтиссе россов вот это… – Посол протянул небольшой свиток, глядя на княгиню выпуклыми чуть нахальными очами.
– Возьми и прочти! – велела Ольга толмачу.
Тот взломал императорскую печать и развернул послание.
– «Я щедро одарил тебя, Ольга, и ты обещала, когда вернёшься на Русь, прислать мне дары многие – челядь, воск, меха и многочисленных воинов в помощь…»
Закончив чтение, толмач поднял глаза и заметил, как
– Щедро одарил… – произнесла она про себя, – да одни мои меха дороже всех его милиариссий будут!..
В сердце шевельнулся задремавший было червь давней обиды на императора Константина. Обиды на то, что он столь долго продержал её с посольством в Суде и она должна была униженно дожидаться встречи. Потом всё же принял её, назвал «архонтиссой» – просто правительницей, без всякого чина, не подписал никаких договоров, бесцеремонно предлагал себя в мужья и в завершение потребовал в знак доказательства дружбы вышеперечисленные «дары многие». И не просто потребовал, а ещё имеет наглость напоминать о них… Червь обиды всё глубже точил Ольгу.
Поджав сухие губы и в упор глядя на молодого посла, она сказала:
– Передай своему императору такие слова: когда ты простоишь у меня в Почайне столько, сколько я у тебя в Суде, тогда и дам обещанное!
По мере того как толмач переводил сказанное, лица послов вытягивались от изумления. Молодой переменился в лице, низко поклонился и вышел, за ним – всё посольство. Остался только Ольгин духовник.
После ухода греков он что-то пробормотал, несколько раз перекрестился и тяжко вздохнул.
– Великий император Константин будет весьма удручён такими словами, – произнёс наконец, как бы в раздумье, священник. – Окрестные державы ищут мира с Византией, однако не всем оказывается честь состоять с ней в дружбе…
На лицо Ольги набежала мрачная тень. Дурное расположение духа, с утра не покидавшее княгиню, придало её словам особую жёлчность:
– Занимался б ты лучше, отец Григорий, своими делами! Духовник поспешил откланяться. И, уже выйдя в сени, где его не могли слышать, рассерженно пробормотал вполголоса:
– Ох и много в тебе ещё языческой непокорности, мать княгиня, непотребной гордости и тщеславия! Ну ничего, молитвами, постом и смирением одолеем сих бесов, ничего…
И духовник направил стопы в свою деревянную церквушку.
Подоспели Колядские святки. С утра до вечера, а то и всю ночь напролёт звенели весёлые голоса, слышался скрип саней, у дверей теремов, домов, мазанок и землянок раздавались песни и колядки. Хозяева одаривали колядовщиков калачами, пирогами, копчёным салом, рыбой и всякой прочей снедью.
Ликование, задорный смех и повсеместные игрища охватили Киев, окрестные селения и всю землю русскую. Ещё бы – пришёл Коляда, родилось новое Солнце, пошёл отсчёт нового кола жизни. И кияне, напарившись в банях-мовницах, восславив чистоту и силу божескую, очистив тела и души горячей водой и обжигающим холодом мягкого пушистого снега, теперь веселились по-молодецки широко и от всей души, как привыкли делать всё – трудиться, праздновать, а если надо, то и сражаться.
Святки продолжались двенадцать дней, по числу месяцев в годовом коле. И чтоб грядущий кологод был удачным, следовало каждый день уважить песнями, плясками, подношениями и игрищами одного из двенадцати основных богов – Коляду, Велеса, Масленицу, Крышня, Ярилу, Лада, Триглава, Купалу, Перуна, Даждьбога, Макошь и Радогоща.