Вознесение
Шрифт:
Выуживает очисток и, щелчком зашвырнув его в угол комнаты, переключает внимание на добытую мякоть.
В прошлом мисс Кролл не ошибалась, — вмешивается Хэриш Модак, не сводя пристального взгляда с Бетани. — Предлагаю исходить из предположения, что и на этот раз она права.
— Конечно, права. Слушайте, — бормочет Бетани, разглядывая перламутровый плод на свет. — Эти штуки похожи на глазенапы.
В комнате воцаряется задумчивое молчание, прерываемое только фальшивым мурлыканьем Бетани. Первой заговаривает Кристин:
— Хэриш, сегодня десятое. Вы должны нам помочь.
Тот
— «Должен»? Забавное слово. Из той же оперы, что «обязан» и «вынужден». Я не доверяю таким словам.
Бетани заинтересованно вскидывается.
Кристин вспыхивает:
— То есть вы хотите сказать, что приехали в такую даль только…
— Дорогая моя Кристин. Вы же неплохо меня изучили, а значит, прекрасно понимаете, какой вопрос я сейчас задам. Тот же, что я задаю себе не первый десяток лет. Чего ради? — Кристин бросает безнадежный взгляд сначала на физика, затем на меня. Бетани энергично кивает, как будто подбадривая профессора. — Ради какой такой цели, если эта катастрофа изменит наш мир до неузнаваемости?
— А о моральном долге вы слышали? — Нед говорит вполне бесстрастно, но вид у него угрожающий. — О неоказании помощи? Об оставлении людей в опасности?
Он вскакивает и начинает метаться по комнате, нервно теребя щетину.
— Лично я предпочитаю знать, какие у меня альтернативы, — вмешивается Фрейзер Мелвиль. — И только потом принимать решение. Отказывать в этом другим мы не вправе.
Модака этот довод оставляет равнодушным.
— Хорошо, что я старик, — вздохнув, произносит он. — Быть молодым — что может быть хуже?
Это точно. Хреновей некуда, — соглашается Бетани, после чего засовывает палец в ухо и осторожно, словно наполненный жидкостью сосуд, запрокидывает голову.
— Хэриш, — говорю я.
Он оборачивается и хмурит лоб:
— Дорогая моя мисс Фокс.
— Какое бы будущее ни ждало большинство из нас, мне придется еще тяжелее. Но я не хочу умирать. Я хочу жить, — говорю я с убежденностью, которой не чувствую.
— Жить и бороться за выживание — разные вещи.
— Значит, мы вернулись к вопросу о неумножении горя? — спрашиваю я и краем глаза замечаю, как напряглась Кристин.
— В некотором роде, — отвечает Модак. — И что же в этом плохого?
«Люди стараются избегать лишнего горя. И своего, и чужого».
Поворачиваюсь к Кристин:
— Вы хорошо знали Миру. Окажись она здесь, что бы она, по-вашему, сказала?
Похоже, упоминание имени жены его задело. Отлично. Раз Мира — запретная зона, небольшое вторжение возымеет эффект.
— Я знаю, Габриэль, что бы она сказала, — произносит Кристин. И хотя она обращается ко мне, на самом деле ее слова адресованы ему. — Услышь она, что говорит ее муж, ей стало бы стыдно. — Лицо профессора напрягается, и он издает раздраженный стон. — Она видела мир иначе, чем Хэриш. Слишком многим она ради него пожертвовала. — Профессор зажмуривается, чтобы не видеть Кристин. Та не замолкает. — Она хотела детей, а вы ей не позволили, правда, Хэриш? Ради будущего она бы рискнула, далее зная, что ее ждет горе. Будь Мира здесь, она бы сказала вам: если
Задохнувшись от гнева, Кристин замолкает и отворачивается.
А я согласна с профессором Эм, — усмехается Бетани. — И мир наш — дерьмо, и людишки. Все поголовно.
— Мы не заслуживаем жизни. Пускай лучше планету заселят другие. Скорпионы там или еще какие твари. Поганки. Гиены. Или эти светящиеся букашки. Ну потонет толпа идиотов, и что с того?
— Мисс Кролл, я говорил несколько о другом, — говорит он и, сжав кулаки, встает. — Вы неверно истолковали мои слова.
— В каком смысле?
— Во всех.
— Значит, вы так не думаете?
— Наша вселенная умирала и возрождалась бесчисленное количество раз.
Я хватаю его за стиснутый кулак, усаживаю рядом с собой и заставляю повернуться лицом ко мне: пусть он видит мою ярость.
— Что бы вы там ни думали о Гее, и о Великом цикле, и о ничтожестве видов, Хэриш, поймите — все это не имеет значения! Речь совсем о другом — о живых людях, которые умрут, если вы не поможете их предупредить! — Он пытается высвободиться, но я держу его крепко. — Посмотрите на меня. После Стамбула я чувствовала себя убийцей. И Фрейзер тоже. Если мы ничего не предпримем, значит, все мы — не лучше военных преступников, осужденных в Гааге. И в первую очередь — вы, потому что спасти людей — в вашей власти!
Кристин подходит и, встав у него за спиной, кладет руки ему на плечи. Следом за ней вскакивает и Нед — хватает поднос, идет к буфету и, вернувшись с шестью стаканами, отвинчивает пробку с бутылки «Лафройга».
— Конечно. Выпьем за ваше здоровье, Хэриш. И за ваше мужество.
— Но я вовсе не…
— Да, — говорю я. — И мы восхищены вашим решением.
Профессор выдергивает руку и тяжело поднимается. Какое-то время он стоит под нашими взглядами, потом вздыхает и, словно истощенный конфликтом, с глухим стуком садится на место.
— Скажу лишь одно. Всем вам. И каждому, кто способен заглянуть дальше этой катастрофы. Будьте осторожны в своих желаниях!
Моргнув, он тянется к портфелю. Увидев в его руках банку из-под варенья, отворачиваюсь. Момент слишком личный.
Спеша закрепить победу, Нед чокается со всеми и предлагает следующий тост — за Бетани.
— Чего тебе налить, Бетани? Колы? Сока?
Быть может, это первый тост, когда-либо поднятый в ее честь, но она угрюмо мотает головой. Выражение ее лица и то, как она катает между пальцами очередную ягоду, заставляют меня насторожиться. Бетани явно готовит какую-то каверзу.
— Будь Мира с нами в эту минуту, она бы не преминула напомнить о всеобщем заблуждении насчет иероглифа, которым в китайском языке обозначают слово «кризис», — говорит Хэриш Модак, отхлебнув глоток виски. Теперь, когда моральный выбор сделан, он заметно воодушевился.
— Кризис — и опасность, и шанс, — говорит Фрейзер Мелвиль.
— В чем пытаются убедить нас западные гуру бизнеса и прочие шарлатаны. Показывают, где прерываются штрихи, и говорят: вот, мол, смотрите — опасность и благоприятная возможность. А китайцы знают, что это не более чем миф.