Возраст дождя
Шрифт:
Таким образом, кровать, влекомая механизмом, проделывала тот же спиральный спуск, что и всякий пешеход.
Выглядывая в щелку своего покрывала, Филипп сумел разглядеть бархат и шелковые кисти, витые колонки из темной породы дерева, обильно расшитое бисером и цветными нитями одеяло…
На кровати, держась обеими руками за колонки, восседала хрупкая немолодая дама с изможденным лицом. Веки у нее были прозрачные, присыпанные золотой пудрой, глаза — блекло-голубые, губы — очень тонкие, сложенные в бантик.
Когда мы говорим «бантик», то имеем в виду
Едва лишь кровать коснулась ножками земли, как Филипп быстро набросил шарф себе на глаза и наклонил голову пониже, чтобы дама случайно не увидела плоскоглазого. Впрочем, эти предосторожности оказались излишними: она смотрела только на своего сына.
— Айтьер! — тихо вскричала она и схватилась за сердце обеими руками. — Дитя мое! Знали бы вы, мой безответственный малютка, как изболелась душа у вашей матери! Да, да, и не перебивайте!.. Это признак непочтительности. Как вы можете вот так, запросто, разбивать весь мой ум и все мои органы для испытывания ощущений — и всё, чем я дышу и получаю удовольствие!.. Ах вы, неблагодарный карапузик!
Айтьер ничего не говорил, только бесстрастно смотрел на госпожу свою мать.
А та прибавила:
— Катанье на телегах — развлеченье для тех, чьи мысли не выше колеса, жизненные устремленья слабы, а дух плетется с самым подлым видом, точно высеченный разливальщик супа!
Видно было также, что вся эта безжалостность — лишь из любви к Айтьеру и что говорится так только ради пользы молодого господина.
Айтьер напомнил:
— Мой отец и дядя — оба были парольдоннерами.
— Так неужели следует повторять их ошибки? — воззвала мать.
Айтьер пожал плечами:
— Вам не стоило так утруждать себя, матушка.
— Кто она? — прошипела вдруг мать. — Кто та женщина, ради которой мой первенец, кусочек моего живота, мясное мое сокровище так отчаянно рискует собой?
Айтьер, помолчав, ответил:
— Она прекрасна.
После этого Филипп понял, что бесконечно уважает Айтьера.
— Ни одна не стоит вас, моя мозговая косточка, — объявила матушка. — Ни одна вас не достойна.
— Возможно, — согласился он и отвел глаза.
— Я ведь предлагала вам в супружество милую Дехану, — напомнила матушка. — Ее родители согласны. Она во всем ровня вам, мой любезный крохотулечка, и живет на шестнадцатом витке, как и мы… Умоляю, отпрыск, не слушайте, никогда не слушайте, когда при вас говорят, что пятнадцатый, мол, в знатности равен шестнадцатому. Вы ведь и сами отлично понимаете, что мы — выше, а те — ниже… Вы ведь не станете совершать глупости, мой дорогой комочек плоти?
— Мужчина идет вслед за своей душой, — сказал Айтьер. — Иногда это выглядит как глупость, иногда — как разумность. Вы будете судить обо мне, когда я прилюдно
— Душа мужчины, неразумное мое и сладкое сокровище, — подхватила мать, — столь хрупка и драгоценна, что не следует доверять ее мужскому туловищу. Ибо мужское туловище хоть и выглядит прочным, но постоянно подвергается опасности быть сломанным. Поэтому все разумные мужчины хранят свои души в телах женщин. И самое мудрое тело для хранения мужской души — это тело матери.
— Никогда я не жалел о том, что доверил мою душу вам, — сказал Айтьер. — Однако возраст моей души постепенно изменялся, и вот она покинула ваше тело, дорогая матушка, и вышла на свободу. Нет ничего более страшного и смятенного, чем мужская душа, обреченная быть свободной! — Айтьер оживился, заговорил громче, в его голосе явственно заплясали огоньки пламени. — Юная свобода, матушка, хороша, как девочка с бубном в тонкой руке; но как же быстро взрослеет свобода, как стремительно делается она зрелой! Упустишь время — и вот уже она дряхлая старуха, которую никто не возьмет к себе в дом за ненадобностью… Нет, матушка, не нужна мне горькая свобода! Я сказал моей душе: «Иди — отыщи тело молодой женщины, и в назначенный час я приду за тобой».
— Это ведь не Вицерия с пятнадцатого витка? — прошептала мать.
Айтьер побледнел и ничего не ответил.
А мать не заметила и продолжала:
— И не Лаоника с пятнадцатого? И не…
— Нет, — сказал Айтьер с облегчением. Он потер щеки и поморщился. — Все эти разговоры утомляют меня, матушка. Позвольте мне взойти на крышу вместе с моими новыми прихвостнями и отобедать с ними наедине.
Матушка махнула рукой:
— Что мне с вами делать, несмышленыш! Поступайте, как вам захочется, только постарайтесь не сломать себе шею, потому что это сделает меня поистине безутешной.
И она дала знак служанкам запускать подъемный механизм.
Филиппу очень понравилось обедать на крыше. Под полотняным навесом, разрисованным желтыми и красными спиралями, установили стол и три табурета. Подали блюдо с озером из густой подливы, в которой плавали запеченные целиком упитанные зверьки, и еще одно блюдо с нарезанными тонкими кусочками сыра, и еще связку тонких палочек, и несколько хлебных лепешек. Ко всему присовокупили три кувшина с золотистым хмельным напитком из зерен.
Так выглядит в богатых домах трапеза для молодых людей, объяснила Филиппу Агген. Девочка вкушала ее впервые, а Айтьеру, разумеется, такое было не в новинку, поэтому он показывал пример.
Для начала юный господин взял из связки деревянную палочку, нацепил на нее сыр и воткнул в зажаренного зверька. Агген и Филипп тотчас проделали то же самое, после чего все трое учинили настоящий морской бой в подливе!
Обитатели Золотой Альциаты не раз видели похожие сражения, наблюдая за морем со склонов своей горы, причем аристократы имели гораздо лучшую возможность для созерцания, поскольку жили ближе к вершине и имели лучший обзор.