Возраст дождя
Шрифт:
Дорога резко повернула — витки были здесь, у самой вершины, совсем маленькими, — и перед отрядом вырос королевский дворец.
Он представлял собой конус, обвитый лесенкой с причудливыми перилами. Стражники, а вместе с ними и арестованные начали подъем.
Сгоревшие на солнце луга и трясущаяся ртуть моря сменяли друг друга перед глазами, пока Филипп шел по дворцовой лестнице — не столько шел, сколько нес свою раненую руку, — и каждый новый поворот представлял мир, раскинувшийся у подножия Альциаты, все более просторным и прекрасным. И неожиданно Филипп всем сердцем возмечтал очутиться там, внизу,
Но ни слова он об этом не проронил и все поднимался и поднимался, пока не очутился на самой вершине. Это была верхняя точка Альциаты, предел всего — острие и край мира.
Там, на крохотном, немногим больше монеты, пятачке находился трон, а на троне сидел старик с увядшими глазами.
Стражники и их пленники — все, кроме Филиппа, — остались стоять на лестнице.
Филиппа вытолкнули вперед и довольно бесцеремонно стукнули по ногам, чтобы он преклонился перед королем. Филипп ощутил жесткие камни под коленями. Украдкой он рассматривал короля.
Владыка Альциаты был облачен в ярко-синюю мантию с золотым шитьем. Мантия была поистине огромной, часть ее даже свешивалась со стены, выползая в свободные пространства между башенными зубцами.
На голове у его величества была корона — тонкий золотой обруч, к которому крепился золотой же каркас, обтянутый тончайшей белой тканью, усыпанной крохотными звездами. Звезды эти сверкали так ослепительно, что Филипп принял их за бриллиантовые.
Король негромко спросил:
— Как же тебя зовут?
— Филипп, ваше величество.
— Я не о тебе — о мертвеце.
— Айтьер, — поправился Филипп.
— Ты умер честно?
— Да.
— Каким ты был, Айтьер?
— Я был влюблен в женщину, — сказал Филипп, чувствуя, что вот-вот заплачет.
— Из-за нее тебя убили?
— Да.
— Кто твой убийца?
— Флодар, ваше величество.
— Ты простил его?
— Он не хотел меня убивать… Это вышло случайно.
— А чего хотел Флодар?
— Честного поединка.
Отвечая так, Филипп чувствовал, как сильны и правдивы его слова. Он как будто знал сейчас всю истину, до последней капельки. Все лучшее и сокровенное, что некогда принадлежало Айтьеру и составляло его неповторимую личность, сейчас открылось перед Филиппом, и он как никто был вправе говорить от лица погибшего.
Король протянул руку и тихо дотронулся до волос Филиппа.
— Ты не должен плакать об утраченном, Айтьер, — проговорил король. — Не сожалей же так горько о случившемся! Ты слыхал, наверное, об особых людях, о тех, кого называют избранниками. О таких, кто остается в живых вопреки всему, когда все прочие мертвы. Тяжела их участь! Иная судьба — у похожих на тебя, Айтьер. Ты принадлежишь к числу избранников другого рода — людей с коротким жизненным сроком. Такие как ты погибают в первой же битве. Не плачь, не спрашивай — почему, зачем, за что. Может показаться, что ты и тебе подобные — лишь фон, лишь декорация для них, для избранников, для счастливцев… О, никогда не завидуй им! Я знаю, о чем говорю, — я ведь и сам из их числа. Я прожил долгую жизнь… Но у вас — особенные отношения с создателем всех людей и судеб. Короткие и прямые, без узлов и завихрений, без сложностей, без ошибок, недоразумений, прегрешений и падений; и нам, живущим долго, никогда не постичь, какими путями вы попадаете в рай… Сними покрывало
Филипп не сразу понял, что последняя фраза обращена к нему — к Филиппу, а не Айтьеру.
— Сними, — повторил король.
Филипп повиновался. Он чувствовал, что начинает стыдиться своих плоских глаз.
— Подними голову, — продолжал король.
Он долго всматривался в лицо Филиппа, а затем проговорил — совершенно как Агген:
— Значит, плоскоглазые — не сказка.
— Да, — сказал Филипп.
— Вас много — таких?
— Нами наполнена вся земля, кроме Альциаты. И кроме страны животоглавцев, разумеется. Хотя и у животоглавцев глаза плоские, — прибавил Филипп, желая быть точным.
— Удивительно… — Король поглядел с башни вниз, вздохнул. — Как ты очутился у нас? Чужеземцы здесь такая редкость, что их исстари было принято считать несуществующими.
— Я много путешествовал, ваше величество.
— У твоих путешествий есть какая-либо цель, помимо любопытства? — продолжал расспрашивать король.
— Я записываю разные имена земли.
Помолчав, король сказал:
— Никому не называй имя Золотой Альциаты, потому что его не должны знать плоскоглазые. А когда тебя спросят о твоих странствиях другие — такие же как ты, — отвечай им, что побывал, мол, в стране мейсинов. Но не говори моим подданным, что во внешнем мире их называют мейсинами, потому что это тоже тайна. Два имени не должны встречаться между собой, они — как давние враги, от свидания которых не выйдет ничего, кроме смерти…
Он замолчал, надолго, тяжело. Филиппу надоело стоять на коленях, он начал ерзать, но король, погруженный в свои мысли, не замечал этого. Неожиданно он проговорил:
— Неразумный Айтьер! У меня хватит мудрых слов объяснить, что твоя гибель послужила ко благу, — но эта мудрость всегда похожа на ложь. Зачем же ты умер так рано?
Филипп растерялся и выговорил, сам не зная как:
— Я не знаю…
— Молчи, — велел ему король, — молчи. Мертвец не смеет разговаривать со мной. И ты больше не Айтьер, ты — Филипп, плоскоглазый, пришедший снизу, чтобы узнать имя Золотой Альциаты. Забирай с собой имя и уходи.
Филипп встал, однако не тронулся с места.
— Что еще? — спросил король.
— Что будет с Флодаром?
— С убийцей? — Король нахмурился. — А ты, Филипп, что бы сделал с ним?
Филипп глубоко вздохнул, и тело его, вспомнив о раненой руке, внезапно наполнилось противной слабостью.
«Я король, — подумал Филипп. — Быть королем — хорошее занятие для стариков, которые вершат суд, если в стране мир, и отличное — для юнцов, которые не боятся умереть, если в стране война… Я — старик, — подумал он еще, — я болезненно ощущаю ценность жизни».
А вслух он произнес:
— Королевской моей властью повелеваю предать Флодара на растерзание его собственной совести.
— Вы уверены в таком приговоре, ваше величество? — осведомился у Филиппа король мейсинов, владыка Золотой Альциаты.
— Абсолютно! — ответил Филипп. — Я храню в моем сердце каждую жизнь на этой горе, и всякая утрата выгрызает из моей души большой кусок. Я весь изъязвлен потерями… Если бы ко мне приносили младенцев, чтобы я мог видеть, как восполняется род мейсинов! Но нет, каждая семья переживает свое счастье втайне от меня, в то время как убитые проходят передо мной открыто, и каждому я гляжу в лицо. Я не хочу еще одной утраты. Пусть Флодар живет и мучается совестью — от этого человек становится милосердным и мудрым.