Возражение
Шрифт:
Он делает глоток, его глаза не покидают мои.
— Какая свадьба?
А вот и мой ответ.
Я пыхчу, потянувшись за напитком.
— Моя.
Его взгляд путешествует к моему безымянному пальцу, а брови поднимаются. Похоже, это самая нормальная реакция, когда люди видят показушную демонстрацию предмета на моем пальце. Семь карат, потому что семь – любимое число Дориана. По крайней мере, он так говорил. Это был первый случай, когда я услышала, что у него даже имеется любимое число, и на
Возможно, это должен был быть мой первый тревожный сигнал, но оглядываясь назад, это казалось таким несущественным в то время.
Я скольжу левой рукой под левым бедром.
Когда шумиха закончится, я собираюсь поговорить с Дорианом о том, чтобы купить мне простое золотое кольцо для повседневного ношения. Сейчас же, он любит внимание, которое получает от «хвастовства мной» (его слова), и никогда не упускает возможности напоминать о бриллианте на моем пальце.
Иногда я думаю, что всё это - больше о нём, чем о нас.
— Когда она? — спрашивает незнакомец. — Ваша свадьба.
Я пожимаю плечами.
— Завтра.
Он тянет свою манжету, проверяя хромированные часы, которые украшают его левую руку.
— Знаю, знаю, — говорю я. — Уже поздно, а завтра большой день, и я должна быть в постели.
Взгляд мужчины опускается на моё колено, которое, как я понимаю, дергается.
Наверное, я выгляжу так, словно на грани нервного срыва.
Или горячей штучкой.
Возможно, и то и другое.
— Вы когда-нибудь были женаты? — спрашиваю его, после разглядывания голого безымянного пальца.
Он делает глоток, на это раз дольше.
— Однажды.
— Вы волновались накануне вечером?
Он делает другой глоток.
— Нет.
— Вы всё ещё...
— ...нет, — он обрывает меня.
— Простите, — говорю я.
Он пыхтит, качая головой.
— Поверьте, это к лучшему.
— Я Оливия, кстати, — говорю я.
— Габриэль.
— Можно кое-что спросить, Габриэль? Личный вопрос?
— Задавай.
Одинокий барный стул остаётся между нами, пустым.
— Ты не против? — спрашиваю я, оживляясь.
— Весь твой.
Я подсаживаюсь ближе к нему и притягиваю ближе свой наполовину выпитый напиток.
— Если бы ты мог пройти через это снова, ты бы всё равно женился на ней?
На крохотную секунду уголок его рта приподнимается, издавая рычание, а затем он прочищает горло.
— Нет.
— Чем закончился ваш брак?
— Ты сказала кое-что. Особенное.
Я пожимаю плечами.
— Я имела в виду в общем смысле. Например, я задам тебе вопрос, а затем он перейдет в беседу. Личную беседу.
— Боюсь, не соглашусь на эти условия. — Он делает глоток. — Общение - это ключ. В браке и в жизни.
— Спасибо, что поделился своей глубочайшей
— И не собираюсь, — выдыхает он, прежде чем его взгляд перемещается в конец бара. Красное дерево и стеклянные полки, на которых были выставлены самые лучшие спиртные напитки.
Похоже, что он погружен в размышления, и я уже не решаюсь прерывать его, потому что у него определенно есть ответ, но мне смертельно любопытно. А моя стеснительность на низком уровне.
— Могу я тебе кое-что сказать? — спрашиваю я. — Кое-что очень личное?
Он смотрит с чувством собственного превосходства.
— При условии, что ты не пожалеешь об этом позже.
Я закатываю глаза.
— Ты совершенно незнакомый человек. Нет ничего, что ты можешь сделать с тем, что я тебе скажу.
Он поворачивается на стуле, выравниваясь и уделяя мне всё своё внимание.
— Верно, — говорит он, прищуриваясь.
Я глубоко вдыхаю холодный воздух, прежде чем отпустить ситуацию.
— Когда я думаю о своём будущем... самая сумасшедшая причина... я никогда не могу представить в нём своего жениха, — говорю я. — Я пытаюсь и пытаюсь. И пытаюсь ещё больше. Но похоже на то, что мой разум отказывается.
— Ты любишь его?
— Разумеется, люблю, — без колебаний отвечаю я.
— Ты хочешь провести остаток жизни с ним? — спрашивает он.
В этот раз я сомневаюсь, хотя не хочу и не знаю почему.
— Разумеется.
— Если это не самое слабое «разумеется», которое я когда-либо слышал...
Мой ответ получается в форме мыслей. Всё, о чём я боюсь сказать, потому что, произнося их вслух, делаю реальными.
— Иногда я чувствую, словно мы оба из разных миров, — говорю я. — Я выросла в семье рабочего класса за пределами Питтсбурга, а он вырос с прислугой из двадцати человек и проводящим лето на семейном острове. Впервые ужиная с его родителями, я не знала, какая тарелка для хлеба была моей и использовала неправильную вилку, а затем пролила красное вино на старинную льняную скатерть, являющуюся семейной реликвией, о чем поспешила мне сообщить его мать.
— Его мать, похоже, та ещё стерва, — говорит он, фыркая. — Но я уверен, что он нашёл всё это милым.
Понимая, что рву несчастную салфетку под напитком в клочья, я останавливаюсь.
— Вообще-то, нет. Когда мы уехали в тот вечер, он предложил оплатить мне уроки этикета.
— Это... поступок идиота. — Его темные брови поднимаются, и он качает головой. — Прости.
— Думаю, что он хотел как лучше.
— Ты думаешь, что он хотел как лучше?
Я обхватываю руками свой бокал и смотрю перед собой, думая, что обо всех остальных случаях, когда Дориан «хотел как лучше».