Возрождение
Шрифт:
Единственное лицо, на чье сочувствие я могу рассчитывать, это Буртон.
А как насчет герцогини? — Это самая глубокая тайна из всего. Я должен узнать от Буртона, какого числа она была у меня и видела Алатею. Было ли это до того, как она спросила меня, не влюблен ли я, в тот день, когда я видел милую маленькую фигурку в коридоре? Могла ли она думать о ней?
Не получив никаких дальнейших известий к четвергу, я начал так беспокоиться, что решил на следующей неделе вернуться в Париж. В Версальском парке было очень хорошо при спокойном состоянии ума, но в том волнении, в котором находился я, он казался таким удаленным от всего.
В пятницу я послал
— Побродите около виноторговли, Буртон, и всеми способами, которые только может изобрести ваша глупая башка, постарайтесь узнать, где живет мисс Шарп и что там происходит. Потом подите к особняку де Курвиль и поболтайте с консьержем или кем найдете лучше. Я не могу вынести неизвестности.
Буртон поджал губы.
— Очень хорошо, сэр Николай.
Среди дня я старался заняться исправлением своей книги.
Я стараюсь делать те вещи, которые, как я чувствую, она считает благотворно влияющими на меня. Но я до боли жажду новостей. Под всем кроется страх, что возникнет какое-либо осложнение, могущее воспрепятствовать ее возвращению ко мне. Я прислушиваюсь ко всем шагам в коридоре, рассчитывая, что это может быть телеграмма и, конечно, приходит масса писем и других известий из абсолютно неинтересных источников для того, чтобы наполнять меня надеждой, а затем разочаровывать. Под вечер я чувствовал себя совсем дико и готов был сделать с собой не знаю что, если бы не зашел Джордж Харкур — он заседает теперь в Трианоне в Высшем Военном Совете. Многие из его участников зашли бы пообедать со мной, если бы я хотел этого, некоторые из них даже мои старые товарищи, но я отстал от себе подобных.
Джордж был очень забавен.
— Дорогой мой, — сказал он. — Виолетта опрокидывает все мои расчеты: до сих пор она отказывалась от всего, что я предлагал ей. Но боюсь, что она выказывает мне слишком большое обожание.
Это казалось ему величайшим бедствием.
— Это ужасно опасно, Николай, так как вы ведь знаете, что когда женщина проявляет абсолютное обожание, мужчина испытывает непреодолимое побуждение предложить ей второе место. Только когда она действует на его чувства, капризничает и не дает уверенности в обладании собою, он предлагает ей место, которое его мать считала высочайшей честью.
— Джордж, вы невозможный циник!
— Ничуть — я только человек, изучающий человеческие инстинкты и характерные особенности. Полуциник — жалкое существо, но зато циник совершенный почти достигает милосердия и терпимости Христа.
Это был совершенно новый взгляд.
Он продолжал:
— Видите ли, когда мужчины философствуют насчет женщин, они, обыкновенно, несправедливы, подходя к вопросу с той точки зрения, что, какими бы недостатками они не обладали, мужчина, во всяком случае, избавлен от них. Это глупость. Не избавлен ни один из полов и ни один из полов, как правило, не будет обсуждать или признавать свои слабости. Например, чувство абстрактной правдивости в благороднейшей женщине никогда не помешает ей солгать для своего любовника или ребенка, и все же она будет считать, что вполне честна. В благороднейшем же мужчине это чувство настолько сильно, что он может сделать только одно исключение, а именно — солгать женщине.
Я рассмеялся, а он задымил одной на моих довоенных сигар.
— У женщин нет врожденного чувства правды — они поднимаются до него только с большим усилием.
— А мужчины?
— В них оно глубоко коренится и только, чтобы скрыть врожденный инстинкт неверности, они опускаются, изменяя ему.
Теперь
— Как мы лжем милым маленьким существам, Николай! Мы говорим им, что нам некогда писать, хотя при действительном желании у нас, конечно, нашлось бы время, мы не теряемся ни на минуту прежде, чем ангелочки не принадлежат нам вполне.
— Все это относится к охотничьему инстинкту, Джордж. Не вижу, за что тут можно винить…
— Я и не виню, я только анализирую. Заметили ли вы, что, когда мужчина вполне уверен в женщине, он посвящает деловые часы своей стране, часы досуга друзьям — и только урывки времени бедной даме своего сердца. Но если только она возбуждает его чувства и остается проблематичной, он пренебрегает долгом, забрасывает друзей и даже урывает часы от времени, предназначенного для сна, чтобы провести их в ее обществе.
— Значит вы думаете, что в любви существует что-то, стоящее выше всего этого, Джордж? Что-то, что, может быть, никогда не встречалось нам с вами?
— Это было бы возможно, если бы встретилась женщина с мужским умом, женским телом и детской душой, но где найти подобного феникса, сын мой? Мудрее не тосковать, думая о них, а продолжать принимать то, что всегда доступно богатому человеку. Кстати сказать, вчера вечером я видел Сюзетту ла Блон, обедающей с старым Солли Джессе — «графом Джессе». На ней была новая нитка жемчуга и она поглаживала его толстую руку, а выражение ее губ было полно любви. Я думал?…
Я откинулся в кресле и смеялся, и смеялся. А я то думал, что Сюзетта действительно испытывает какое-то чувство ко мне и будет горевать, по крайней мере, неделю, другую — я же замещен в четыре дня.
Я даже не испытывал горечи — все это так далеко теперь.
Когда Джордж ушел, я сказал себе — «мужской ум» да, я уверен, что он у нее действительно таков, «женское тело», — несомненно. «Детская душа» — хотел бы я знать ее душу, если у нас действительно есть души, как говорит Нина. Кстати сказать, я пошлю в Ритц посыльного с запиской к Нине, чтобы попросить ее провести со мною завтрашний день. Мы в Париже привыкли к невозможным трудностям телефонных разговоров и к долгому ожиданию телеграмм — посыльный это самый скорый путь.
Как долго тянется война! Кончится ли она действительно в этом году — последние дни все очень подавлены. В своем дневнике я не записываю ничего этого — каждый оттенок занесут в летопись другие. Когда я позволяю себе думать об этом, я прихожу в раж. Меня лихорадит от желания снова быть вместе со своим полком. Когда я читаю о их подвигах, я становлюсь бунтовщиком.
Новостей все еще нет. Буртон вернулся из Отейля, не узнав ничего, за исключением того, что консьерж в особняке де Курвиль никогда не слышал имени Шарп, — что доказывает мне, что имя «Шарп» вовсе не принадлежит Алатее. Он поступил туда недавно — и каждый день приходит и уходит так много молодых дам, явившихся повидать герцогиню, что, по описанию, он не мог определенно назвать кого-либо.
В субботу, рано к завтраку, пришла Нина. Она восхитительно выглядела во всем новом. Как и Сюзетта, она открыла, что мода изменилась. Немцы могут атаковывать Париж, друзья и родные могут умирать массами, но женщины должны иметь новые платья и мода должна сказать свое слово относительно их покроя. Слава Богу, что это так. Если бы ничто не разнообразило серьезность и войну, все нации теперь были бы уже буйными сумасшедшими.
— Когда Джим увидит тебя в этой шляпе, Нина, он голову потеряет.