Возрождение
Шрифт:
— Не правда ли?… Я надела ее теперь, чтобы ты потерял голову.
— Я всегда был без ума от тебя.
— Нет, Николай! Это было когда-то, но ты изменился, в твою жизнь вошло какое-то, совершенно новое влияние и теперь ты не говоришь и половины таких ужасных вещей.
Мы позавтракали в ресторане. За разными столиками было несколько человек из Высшего Военного Совета и мы обменялись с ними несколькими словами. Нина предпочла это моей гостиной.
— Правда, англичане хорошо выглядят в форме? — сказала она. — Не знаю, была бы я так увлечена Джимом, если бы он был в штатском платье?
— Кто знает? Помнишь, как ты относилась к нему и к Рочестеру? Великолепно, что это так счастливо кончилось.
— …Что такое счастье, Николай? — ее глаза стали задумчивы. — У меня уравновешенная натура и я благодарна за
— Нина, когда ты увидела меня в первый раз после того, как я был ранен, ты не испытывала ко мне ни малейшего чувства. Помнишь, что ты чувствовала себя сестрой, матерью и другом семьи?
— Да, не странно ли это? Ведь, конечно, все, что привлекало меня когда-то и что могло бы привлечь теперь, присутствовало все время.
— В тот момент ты была настолько занята Джимом, его голубыми глазами, прической, красивыми белыми зубами, тем, как хорошо сидела его форма, уж не говоря ничего о его знаках отличия, что не могла оценить ничего другого.
— У тебя тоже Крест Виктории, божественные зубы и голубые глаза, Николай.
— Прости пожалуйста — глаз! В этом случае — вся разница в единственном или множественном числе. Но скоро у меня будет новый, и тогда мне поможет иллюзия.
Нина вздохнула.
— Иллюзия! Я стараюсь не думать о том, что могло бы случаться, если бы меня не окружали иллюзии в феврале…
— Ну, ты всегда можешь найти удовлетворение в той уверенности, что, по мере уменьшения твоего интереса к Джиму, будет возрастать его интерес к тебе. Вчера мы с Джорджем Харкуром выяснили, — а ты подтвердила во время обеда, — что самое главное поддержать инстинкт. Когда ты вернешься на Куин Стрит, ты найдешь человека, глубоко влюбленного в тебя.
— Думаю, что так. Но разве не было бы чудесно иметь возможность не вести игру, а просто любить и удовлетворять друг друга настолько, чтобы не было места страху?
Глаза Нины были грустны. Но вспоминала ли она слова, сказанные мною при последнем свидании?
— Да, это было бы божественно!
— Об этом ты и мечтаешь, Николай?
— Быть может.
— Какой она должна быть одаренной женщиной! А что касается тебя, что дашь ей ты?
— Я дам ей страсть, нежность, покровительство и обожание, она будет делить мои мысли и мои стремления.
— Николай, ты говоришь так романтично… она должна быть чудом.
— Нет, она просто маленькая девочка.
— И это она заставила тебя поразмыслить о душах?
— Думаю, что так.
— Ну я не должна думать о них или о чем-либо другом, кроме приятного времяпрепровождения, которое наступит для нас после войны, о прелестных вещах, которые я купила в Париже, и о том, как красив Джим. Давай говорить о чем-нибудь другом.
Мы заговорили об обыденных вещах, а потом вышли в парк и Нина оставалась около моего кресла и развлекала меня, но она ничего не знает о Версале и его истории, а потому неспособна делать психологические выводы. Все время одна моя половина сознавала, что ей ужасно идет ее шляпа и все в ней совершенство, а другая половина видела, что у нее ограниченный ум и что женись я на ней, она наскучила бы мне до смерти.
Когда настал вечер и, после долгого, проведенного вместе дня, она покинула меня, я почувствовал облегчение. О! Никто на свете не может сравниться с моей Алатеей с красными ручками и в дешевеньких бумажных платьицах. Теперь я отдавал себе отчет в том, что раньше жизнь состояла из физических ощущений, а теперь что-то — быть может, страдание — научило меня, что умственное и духовное значат больше.
Даже если она вернется, — как я пробьюсь сквозь ледяную стену, которой она окружила себя со времени истории с чеками Сюзетты? Я не могу объясниться и она даже не будет знать, что я порвал с Сюзеттой.
Конечно, она часто слышала в соседней комнате «дамочек», когда они заходили среди дня, чтобы поиграть в бридж. Быть может, она даже слышала идиотские вещи, о которых они разговаривали. Да, конечно, у нее должно быть ужасное впечатление от меня.
Контраст между ее жизнью и их, — да и моей.
Буду продолжать Платона — он наскучил мне, он труден и я устал, — но я все же буду.
XIII.
Труднее
А когда мне в некоторой мере удается это, у меня захватывает дух и я испытываю это ужасное, чисто физическое, ощущение свинцовой тяжести под сердцем. К чему жить такой безобразной, искалеченной жизнью?
Мне было в десять раз легче переносить самые страшные и отвратительные обстоятельства в то время, когда я участвовал в войне, чем жить теперь, когда я пользуюсь всеми удобствами и имею все, что можно купить за деньги.
Действительно важно только то, что нельзя купить за деньги. Я снова должен прочесть Хенлея [10] и постараться снова почувствовать прилив гордости, охватывавший меня в юношеские годы при чтении строки — «я хозяин своей судьбы, я капитан своей души» [11] .
10
Уильям Эрнст Хенли (1849–1903) — английский поэт, критик и издатель, более всего известный стихотворением 1875 года «Непокорённый». Считается, что оно послужило для автора своего рода манифестом жизненной стойкости после ампутации ноги. Согласно письмам Роберта Л. Стивенсона именно его друг Хенли послужил одним из прообразов Джона Сильвера, одного из центральных персонажей романа «Остров сокровищ». В письме Хенли после публикации «Острова сокровищ» Стивенсон писал: «Признаюсь, именно зрелище твоей увечной мощи и властности породило Джона Сильвера… идея человека, способного повелевать и устрашать одним лишь звуком своего голоса, полностью обязана своим появлением тебе».
11
Непокорённый (Invictus) — стихотворение английского поэта Уильяма Эрнста Хенли. Оно было написано в 1875 году и опубликовано в 1888-м первоначально без названия. Латинское название «Invictus» добавил редактор Артур Квиллер-Куч. В 1875, в связи с осложнениями на фоне туберкулёза Хенли ампутировали ногу. Вторую ногу ему спас выдающийся хирург Джосеф Листер после многократных хирургических вмешательств. Во время выздоровления он пришёл к написанию стихов, которые впоследствии и стали «Непокорённым». Также воспоминания о трудном детстве сыграли свою роль.
Из-под покрова тьмы ночной,
Из чёрной ямы страшных мук
Благодарю я всех богов
За мой непокорённый дух.
И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.
Тропа лежит средь зла и слёз,
Дальнейший путь не ясен, пусть,
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.
Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.
…Что, если она не вернется, и я больше не услышу о ней?
Стой, Николай Тормонд, это унизительная слабость!
Сегодня вечером на террасе было чудесно, солнце закатилось в ослепительном алом, пурпуровом сиянии, каждое окно Зеркальной Галереи было в огне и странные привидения придворных былых дней, казалось, скользили мимо зеркал.
Интересно было бы знать, что они думают о беспокойном, покинутом ими свете. Каждое поколение раздирают все те же, приносимые любовью, тревоги. А к чему существует любовь? Только для того, чтобы окружить ореолом инстинкт продолжения рода и сделать его эстетичным.