Возвращаясь к себе
Шрифт:
— Да что ты! — радостно ахает Наталья Петровна. — Как же так получилось?
Леночка садится напротив матери. Карие глаза сияют, улыбка во все лицо. Сейчас Лена кажется почти красивой.
— Представляешь, пригласил меня директор, — раскачивается она на стуле, — и говорит: «Вас очень хвалит Сергей Петрович».
— Преподаватель английского?
— Ну да, — нетерпеливо бросает Лена. — «Можете, говорит, заниматься с подготовишками, с азов? Пособиями мы вас обеспечим». Здорово, правда?
— Здорово, — осторожно соглашается с дочерью Наталья Петровна. —
— Да их не хватает! — смеется Лена.
— И они уверены, что ты справишься?
— А то! — задорно восклицает Лена и вдруг настораживается. — А ты? Разве ты во мне не уверена?
— Еще как уверена! — спохватывается Наталья Петровна. — Но вроде не принято…
— Значит, не было выхода, — подумав, решает Лена. — Я так рада! И деньги будут — как раз на латынь.
— На какую латынь? — удивляется Наталья Петровна.
— Ту самую, от которой пошли все языки — западные, конечно. Для юриста, знаешь, очень важна латынь.
Она развивает эту конструктивную мысль. Наталья Петровна, кивая, во всем с дочерью соглашается, внимательно слушает. Она знает, в чем дело: еще в школе, в девятом классе, из которого Леночка перешла в колледж, увлеклась она греческой, римской литературой — такой у них был словесник, хотя мимо других это прошло стороной: полистали рассеянно новый учебник с отрывками из «Илиады» и «Одиссеи» да и забыли. Леночка же читала всех этих нудных греков запоем, всерьез.
Что ж, пусть изучает, если хочет, латынь. Образование никогда не бывает излишним.
С этого дня латынь постоянно звучала в их доме. Изречения древних — действительно мудрые — произносились на двух языках: на высокой латыни и привычном русском. Телевизор в доме теперь уже совсем не включался, только новостные программы по НТВ.
— Некогда, некогда, — морщилась Лена, когда мать робко призывала ее посмотреть какой-нибудь сериал или старый хороший фильм по «Культуре». — Все эти истории какие-то очень медленные и, честно, мам, ужасно неинтересные. Не то что книги! Их я выбираю сама и в своем темпе читаю. Если нужно, остановлюсь, вернусь к предыдущей странице, подумаю над такой, скажем, фразой: «Нации устают, как люди». Ведь это правда, мама! Прежде мне и в голову не приходило, что мы, русские, ужасно устали — от всех этих войн, революций… А этот, — она пренебрежительно мотнула головой в сторону телевизора, — преподносит на блюдечке всякую ерунду.
— Кроме «Культуры», — возразила мать.
— Кроме «Культуры», — согласилась с ней Лена. — Но вообще, — она снова поморщилась, — не знаю, для кого все эти выстрелы и погони?
— Для большинства смертельно уставшего населения, — вздохнула Наталья Петровна.
— Ага, — энергично подтвердила Лена. — «Хлеба и зрелищ!» — лозунг античного Рима и — вспомни! — как раз эпохи упадка. Не наводит на размышления? Большинство… Ну и черт с ним, с большинством! Значит, я принадлежу к меньшинству.
— Это уж точно, — с какой-то странной горечью признала мать. Телефонный звонок ворвался в их разговор,
— Леночка, тебя! — крикнула радостно.
— Привет, — затараторила в трубке Таня. — Как поживаешь?
— Нормально. А ты?
— И я! Только без тебя в классе что-то муторно, скучно. Димка говорит, снизился коэффициент интеллекта. Помнишь Димку?
Еще бы не помнить… Этот их разговор у окна… И как они вместе сидели у моря… И как бродили по зеленым одесским улочкам… Сейчас, когда назвала его имя Таня, больно заколотилось сердце, кровь прилила к щекам.
— Димку? — переспросила Лена небрежно. — Конечно, помню. Он все такой же насмешник и приставала?
— А ему теперь не к кому приставать, — серебряным колокольчиком рассмеялась Таня. — С твоим уходом он как-то скис, хотя продолжает нас удивлять.
— Чем же? — равнодушно спросила Лена. Без — всякого интереса, вроде бы просто так.
— Вчера, например, на литературе зачитал, как он сказал, эссе: «Пространство и время в поэзии Заболоцкого». Тему придумал, представь себе, сам. При чем здесь пространство и время? Ты что-нибудь понимаешь? Я — нет. А Геннадьевич хвалил, велел подготовить доклад для олимпиады. Клево, да?
— Еще бы, — вздохнула Лена.
Так стало жаль школы и всех ребят, так захотелось всех их увидеть, особенно Димку. Таня будто подслушала ее мысли.
— Итак, — весело продолжала она. — На чем мы остановились?
— На Димке, — подсказала, смутно радуясь и волнуясь, Лена. Удивительно приятно было произносить его имя.
— Да, на Димке, — со вкусом подтвердила Таня. — Как раз Димка и выдвинул эту идею.
— Какую?
Внезапно пересохло в горле.
— Пригласить тебя на новогодний вечер! — одним духом выпалила Таня. — Так и сказал: «Слышь, Татьяна, подругу-то пригласи…» Я, конечно, на голубом глазу: «Какую подругу?» А он — так, знаешь, сердито: «Понятно, Лену. Или она совсем нас забыла? Но мы-то ее еще как помним!» А Надька добавила: «И любим! Так ей и скажи». Слушай, а может, Димка в тебя влюблен?
Таня хихикнула: поверить в такое она не могла.
— Не говори глупостей, — растерянно пробормотала Лена.
— Да шучу я, шучу, — засмеялась Таня, и Лене стало обидно.
— Когда вечер? — суховато спросила она.
— Двадцать пятого, на католическое Рождество.
— Во сколько?
— В шесть.
— Что принести?
— Сотню. Сбрасываемся и все централизованно закупаем. Отдашь бабки мне: я за тебя внесу.
В этом плане ей повезло: она аккуратно носила вещи — они на ней вроде и не старели. Кофточки, юбки, даже брюки — все выглядело как новое. Спасибо судьбе: хоть в этом пошла Лена в мать. Та тоже любила английский стиль и потому всегда была модно одета; дезодорант обеим по прямому назначению был, в общем, не нужен, хотя, конечно, все эти брызгалки-шарики обе употребляли, но скорее так, вместо духов.