Возвращение астровитянки
Шрифт:
— Мои родители часто вспоминали это танго, ты — своего рода легенда нашей семьи и кошмар моей матери.
— Это она — мой кошмар… — Глаза Элизы вспыхнули ярким огнем старой ненависти, и девушка не сразу справилась с волной чувства. — А твой отец — редкость, зная его, я уже не могу всерьёз воспринимать других мужчин, они, ну, просто пустое место… За исключением тебя, конечно… потому что ты — чудесная реинкарнация Джерри…
И Элиза псевдоцинично и храбро заявила:
— Твой несомненный плюс, что ты моложе, чем он… Майкл засмеялся этому
— За такой поцелуй двадцать лет назад я отдала бы душу… — сказала она, оторвавшись от губ любимого человека и глубоко вздохнув.
— А сейчас?
— А сейчас — уже отдала… слава богам за смерть сослагательного наклонения, этого чудовища, которое вечно грызёт сердца человеческие…
Они снова поцеловались. Что за чудесное занятие!
— Когда-то я звала твоего отца приехать сюда. Он не приехал.
— Зато приехал я. И безмерно счастлив. Снова поцелуй.
— Сегодня я рылась в нашем саду.
— У тебя до сих пор клейкие душистые руки… Майкл понюхал с видом знатока пальцы Элизы:
— …смола мангового дерева!
— Романтично, но неправильно. Это смола апельсинового дерева.
— Это, конечно, не так романтично.
— Какой бред мы несём!
— Это не бред, а щебет. Он полон скрытого значения и при внешней бессмысленности глубоко функционален. Не будешь щебетать или ворковать — никого не приманишь и гнезда не совьёшь.
— Ты уже приманил! — рассмеялась Элиза. — Зачем же ты продолжаешь… ворковать?
— Потому что мне безумно нравится болтать с тобой о пустяках… целовать твои губы и руки… смотреть в твои глаза… протягивать всё новые и новые паутинки между нами — чтобы ты никогда больше не улетела от меня.
Они сидели на веранде, вымощенной большими каменными плитами, и ужинали. На столе горели свечи, и их свет постепенно становился всё ярче; закатные краснобрюхие облака, столпившиеся в голубом вечернем небе над угасающим солнцем, всё гуще темнели горбатыми спинами, обращенными к ночи.
Майкл собственноручно приготовил вкусного лосося с рисом-басмати и специями, и молодые люди с удовольствием ели плотную розовую рыбу, поливая её соком лимона, сорванного с соседнего дерева, и запивая лёгким белым бургундским.
— Я стану толстой, как осенняя белка, — озабоченно сказала Элиза, уже съев рыбу. Майкл лишь улыбнулся такому преувеличению.
Когда дворецкий принёс кофе, Майкл вдруг посерьёзнел и стал отвечать на реплики Элизы совсем коротко. Потом решился и достал из кармана маленькую коробочку. И сказал просто и без всяких прелюдий:
— Элиза! Я прошу тебя стать моей женой!
Крупный алмаз голубоватого оттенка блеснул с кольца старинной узорчатой платины.
Элиза задохнулась, и чашка сильно задрожала в её руке.
Она сумела поставить её на стол, почти не расплескав, и подняла на Майкла зелёные, широко раскрытые глаза.
Они никогда ещё не затрагивали эту тему.
Она даже
Он был принцем, сыном могущественной императрицы Николь, самого влиятельного человека на всех планетах. Брак принца такой династии всегда политическая сделка, которая ложится важным вкладом на весы мирового равновесия. И он предлагает такое ей — по сути, простой девушке? Ему никто не позволит… Никки не даст совершиться такой государственной глупости…
Никки была сама себе хозяйка и всё равно не смогла заключить законный брак с Джерри. Он так и остался лишь неофициальным другом королевы, хотя и стал отцом принца Майкла… Майкл сам не понимает, что говорит…
У неё внутри задрожала горькая струна, и Элиза не смогла ничего сказать в ответ — просто не смогла.
Майкл подошёл к Элизе, крепко обнял, и она различила стук его взволнованного сердца. Голова её закружилась, и она подняла глаза к совсем уже ночному небу. На нём горели невероятно огромные, распушившиеся звёзды, и даже они ласково уговаривали её на что-то.
— Ты согласна, Элиза? — спросил Майкл. Элиза слышала его голос и одновременно ощущала гулкие удары сердца в его груди. Или это были удары её сердца?
У неё по-прежнему не было сил ответить словами, и она просто кивнула.
Он радостно сжал её в объятиях. А она ещё раз кивнула и ещё…
Завтра суровая императрица Николь вмешается в их идиллию… или он сам одумается, но сегодня… пусть хоть сегодня они помечтают, побудут простыми влюблёнными — свободными и счастливыми…
Не ей разрушать его иллюзии, она сама готова умереть за них.
Элиза проснулась мгновенно — словно от громкого грубого окрика. За окном ещё висела ночь, прибитая звёздами к небосводу, и лишь на востоке разгорались морские облака, брошенные в костер летнего рассвета.
Майкла рядом не было. Девушка встрепенулась, и её сердце тревожно застучало. Она вскочила, открыла дверь спальни и вслушалась в тишину дома. И различила далекий гневный голос…
Элиза с ужасом узнала: Никки! В ответ раздавались негромкие и неразборчивые реплики Майкла.
Девушка быстро закрыла дверь и, внезапно обессилев, прислонилась к ней спиной. Вот и всё. Никки обо всём узнала… И Элиза даже сквозь сон и стены почувствовала её ненависть.
Всё кончилось.
Девушка бросилась на кровать и накрыла голову подушкой — лишь бы не слышать гневные интонации великой императрицы Николь, пронизывающие толстые двери как бронебойные пули.
Элиза так пожалела себя и свою непутевую жизнь, что по-ребёночьи зарыдала под эфемерной защитой подушки.
Сквозь эти горькие слёзы и отчаянный внутренний крик звучала рефреном несмелая просьба — жалкая, неубедительная, беспомощная.
«О боги, дайте же нам немного счастья, дайте ещё побыть вместе — месяц или неделю… если нельзя так долго, то дайте хоть один день — длинный счастливый день, стоящий короткой холодной жизни. Ну разрешите нам этот день, ну смилостивитесь…»