Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма
Шрифт:
В дни Водена выли близ битвищ волки,
но ныне в Эссексе нет их — опричь
волков двуногих. Перевернем–ка
вот этого…
Снова ухает сова.
Тортхельм.
Плохое это знаменье, Тотта.
Добра не жди… Но нет, не дрожу я,
не слабну от страха. Глупцом волен
меня считать ты, но муж оружный —
и тот оробел бы, бродя во мраке
меж мертвых,
уподобляясь тени унылой
и бледной, блуждающей средь урочищ
и пустынь поганского ада,
где нет надежды. Тебе не снится,
что мы в аду и теперь удел наш —
вечные веки ворочать трупы,
и все впустую? Ужасная участь!
Где ты, возлюбленный наш владыка?
Скованный смертным сном, на сырую
землю возлег ты, главу седую
преклонил на валун безвестный…
Тидвальд снова на мгновение приоткрывает фонарь. Падает луч света.
Тидвальд.
Смотри! Похоже, самая сеча
здесь разыгралась. Тела громоздятся
друг на друга. Давай–ка, Тотта,
наляг сильнее! Гляди! Готов я
поклясться честью, что это Вульфмар!
Уж он, вестимо, рубился рядом
с тем, кого ищем, — ближайшим другом
был он владыке.
Тортхельм.
Добрый племянник
грудью обязан стоять за дядю.
Тидвальд.
Нет, о другом я Вульфмаре молвлю:
я племянника не приметил —
разве что сестрич владыки изрублен
в крошево. Верно, он Вульфмар, только
Вульфмаром также зовется младший
Вульфстана отпрыск, — вернее, звался.
Родом он был из восточных саксов.
Смерть урожай собрала суровый,
по незрелым пройдясь колосьям
страшной косою. Отважный отрок,
смелым и стойким стал бы он мужем.
Тортхельм.
Милостив буди к нам, Милосердый!
Он был на год меня моложе!
Тидвальд.
Вот и Эльфнот; погиб он рядом.
Тортхельм.
Знай он это — был бы доволен:
другом Вульфмару слыл он. В игре ли,
в брани ли — были они неразлучны
и владыке хранили верность —
он же их почитал сынами.
Тидвальд.
Будь ты проклято, тусклое пламя,
и слепые глаза! Готов я
чем угодно поклясться: пали
близ него они. Где–то рядом,
верю, погиб и владыка.
Тортхельм.
Смело
бились
бородачи спасались от битвы.
На спину щит — и в чащу, ну, чисто
стадо оленей, оставив сраженье
с рыжим безбожником и убийцей
собственным детям! Да разразится
гром над ними! Да покарает
страшною смертью суровое Небо!
К сраму Англии, на погибель
предали они малолетних!
Вот и Эльфвин — еще и волос
не пробился на подбородке,
как погиб он в последней битве…
Тидвальд.
Храбрый воин, он добрым эрлом
стал бы со временем. Нам такие
хлеба нужнее. Как новый меч был он,
но старой стали. Пылкий, как пламя,
как клинок, крепкий, на язык резкий
как Оффа.
Тортхельм.
Оффа! Увы, умолк он.
Не все Оффу у нас любили,
и, если б владыка не заступался —
давно заставили бы замолкнуть.
«Иной сокол спесив на совете,
в сече же кажет курячье сердце» —
так он однажды сказал на сходке.
Как встарь певали: «За чашей меда
горазды на похвальбу герои;
пусть же с первым проблеском утра
обещанья они исполнят,
а кто окажется недостоин —
пусть выблюет выпитое накануне
и покажет». Но песни вянут,
а мир стал мрачен. Зачем, о Тида,
мне в обозе сидеть досталось,
слушать вялую перебранку
поваров и презренной черни?
Клянусь Крестом, я любил владыку
не мене эрлов его и вассалов;
бедняк свободный подчас смелее
и яростней в битве, чем эрл богатый,
потомок поздний владык великих,
что раньше Водена здесь царили!
Тидвальд.
Пустое, Тотта. Придет время,
увидишь сам — все не так–то просто.
Железо жалит, и меч жестокий
кусает больно. Начнется битва —
храни Господь тебя, если духом
падешь! Рука щитоносца дрогнет,
и выбирай меж стыдом и смертью,
а выбор труден! Давай–ка, Тотта,
посмотрим… Тьфу! Это пес–язычник.
Брось эту погань!
Тортхельм.
Постой, Тида,
перевернем его носом книзу!
И не свети сюда! Ух, как страшно
глаза его смотрят, полные злобы!
Точь–в–точь Грендель при лунном свете!
Тидвальд.
Да, вид свирепый! Но страх напрасен:
он умер, мертвый же дан не страшен.
Вот с топором, да живой… Пусть смотрит,
сколько захочет, и скалит зубы:
чрево ада его пожрало.
Подсоби, Тотта!