Возвращение Бьортнота, сына Бьортхельма
Шрифт:
Тортхельм.
Гляди–ка, Тида:
вот так ножища — не меньше ярда
длинного, в целый ствол обхватом…
Тидвальд.
Верно! Смолкни ж, главу склонивши:
вот владыка!
Недолгое молчание.
Или, скорее,
то, что осталось нам волей Неба.
Ног длиннее в стране не сыщешь.
Тортхельм (распевно).
Вознес
владык языческих; сердцем светел
и чист душою, прямей и тверже
клинка стального он слыл, чья доблесть
испытана смелым в кровавой сече;
стоил он больше звонкого злата,
и равных не было в целом свете
ни в бранном деле, ни в деле мирном;
суды его справедливы были,
и щедро дары он дарил достойным,
как древний владыка из древних песен.
Он мир покинул и путь к Престолу
Небес направил, снискавши славу —
блаженный Бьортнот!
Тидвальд.
Неплохо, Тотта!
Словес плетенье усладой служит
сраженным скорбью. Но к делу, друже:
успеть бы к утру, до погребенья.
Тортхельм.
Нашел! Вот меч его! Я поклясться
готов, что он это — золотые
бегут узоры по рукояти.
Тидвальд.
Зачем злодеи его не забрали?
Труп весь изрублен, и мало толку,
мнится мне, шарить вокруг и подле —
эти мерзавцы не шутят шуток,
и немногое нам осталось.
Тортхельм.
Скорбь и слезы! Проклятая погань!
Голову отсекли от тела,
а тулово, изверги, изрубили!
Не битва — бойня!
Тидвальд.
Ты рвался в битву,
а эта, право, ничуть не хуже
тех, что воспеты в твоих же песнях,
где Фрода пал, и повергли Финна.
Тогда рыдали так же, как ныне,
и в струнах арф отдаются стоны.
Нагнись, Тотта! Надобно тело
унесть отсюда. Возьмись сзади
и поднимай его осторожно.
Еще немного… Вот так–то лучше.
Медленно движутся прочь.
Тортхельм.
Даже мертвый, он будет нам дорог,
пусть изрублен, пусть изувечен.
Голос Тортхельма опять начинает звучать распевно.
В траур оденьтесь, англы и саксы,
от границ моря до границ леса!
Пал оплот наш, и плачут жены,
огонь пылает, и пышет пламя
костром сигнальным. Курган насыпьте,
заройте
сложите доспехи его в могилу,
золотой панцирь и меч со шлемом,
убор богатый и украшенья, —
все, чем владел сей вождь величайший,
благороднейший из благородных,
спорый в помощи, пылкий в дружбе,
справедливый отец народа.
Славы искал он — и стяжал славу;
курган его пребудет зеленым,
покуда не дрогнут устои мира,
пока существует скорбь на свете,
и свет не сгинул, и слышно слово.
Тидвальд.
Изрядно спето, сказитель Тотта!
Трудился до петухов, должно быть,
покуда мудрые мирно дремлют, —
без сна лежал, словеса сплетая.
Но я бы выспался, будь я Тотта,
и дал бы мрачным раздумьям отдых.
Мы христиане, хоть крест и тяжек;
Бьортнота несем мы — не Беовульфа.
Костер ему не пристал погребальный,
и не воздвигнут ему кургана,
а золото отдадут аббату:
пускай оплачут вождя монахи
и мессу за упокой отслужат!
Чернецы ученой латынью
в путь последний его проводят,
коль мы домой сумеем добраться —
долга дорога, а груз нелегок!
Тортхельм.
Труп тянет книзу. Дай передышку!
Спина разбита, дыханье сперло!
Тидвальд.
Когда бы меньше словес ты тратил —
и дело спорилось бы лучше.
Крепись! Уж близко. Давай–ка, Тотта,
берись опять — и ступай, да в ногу:
так будет легче.
Тортхельм неожиданно останавливается.
Да что ты — спятил?
Опять споткнулся?
Тортхельм.
Во имя Божье,
смотри скорее!
Тидвальд.
Куда, приятель?
Тортхельм.
Сюда, налево! Там тень крадется —
она темней, чем на небе тучи!
Их две! Должно быть, то тролли, Тида!
А, может, призраки из преисподней:
они ползут, к земле припадая,
и мерзкими шарят во мгле руками.
Тидвальд.
Неведомые ночные тени —
вот все, что я вижу. Пускай поближе
они подкрадутся — тогда и посмотрим.
Уж не колдун ли ты, коли взглядом
творишь в туманной тьме привиденья
из смертных людей?
Тортхельм.
Чу! Ты слышишь, Тида?
Из тьмы голоса донеслись глухие —
смеются, шепчут, бормочут, блеют…
Уже близко!