Возвращение чувств. Машина
Шрифт:
Поэтому, взяв бразды правления в свои руки, Катарина решила так: они будут жить в гостинице ещё как минимум пять дней. На том и легли спать. Пьер тактично повернулся носом к стене, чтобы дать им возможность переодеться и обтереться мокрыми тряпками. Оставив на столе одинокую свечку, они забрались под одеяла.
Наконец она смогла достать и спокойно, без помех рассмотреть загадочный подарок, который сделал ей Гийом, и который она вначале просто спрятала в тот же потайной карман, где хранила драгоценности матери.
Это оказался цельный, монолитный кусок жёлто-белого,
Дюйма два в диаметре, и с полдюйма толщиной, плавно утончающийся к краям, он чем-то напоминая пудреницу, которая была у неё когда-то в юности, но куда меньше.
На обоих сторонах врезана вязь незнакомых Катарине знаков, напоминавших буквы какого-нибудь древнего восточного языка. Они несколько поистерлись, но оказались ещё вполне читаемы, и если бы нашёлся владеющий этим языком человек, можно было б узнать, что же это за загадочный «талисман», и из каких неведомых стран его занесло во Францию.
А пока он приятным внутренним теплом согревал ладонь, и своим древним таинственным видом будоражил воображение, заставляя думать о загадочно исчезнувших цивилизациях, и экзотических обрядах и ритуалах…
Рассмотрев его со всех сторон, и погладив, она не придумала ничего лучше, как снять с себя крест, который носила на тонком прочном шёлковом шнурке, развязать зубами узлы, и добавить к нему этот странный лёгкий медальон, продев шнурок в отверстие в одном из его углов. Более надёжного места она пока придумать не смогла.
Затем она, привстав, и подтащив к себе старый подсвечник, стоявший на столе, задула последнюю свечу, пожелав своей команде спокойной ночи, и мирно уснула.
Толстый железный засов, и дверь, подпёртая на всякий случай табуретом, вместе с чутким ухом Пьера должны были охранять их покой.
Ночью она проснулась – почувствовала, что надо.
И точно – Пьер не спал, хоть и мужественно помалкивал. Они зажгли с помощью огнива – Мария обращалась с этим высокотехнологичным устройством очень умело – все свои свечи, и сделали Пьеру очередную перевязку.
Теперь обе раны были очищены, и наложив из банки очередную порцию мази, и прикрыв её листом, она вздохнула спокойней – вроде, воспаления (тьфу-тьфу) удалось избежать. Теперь – только отдых и еда. И Пьер у них будет как новенький.
25
Утром она первым делом пошире распахнула окно – ночью этого не давали сделать комары, такие же противные, как блохи и клопы, но ещё гнусно прожужжавшие все уши.
Кожанные сапоги, не совсем (она назвала это так) свежая одежда, испарения, и разные другие продукты жизнедеятельности организмов, перерабатывающих сытную и непривычную пищу, создали за ночь довольно тягостную атмосферу в их небольшой комнате.
От свежего воздуха и гула снаружи все проснулись. Снова отвернув к стене Пьера, она оделась с помощью (уж попробовала бы она сделать это без!..) Марии, и в свою очередь помогла той принять снова мужской облик.
Отодвинули засов и табурет. И Катарина отправилась сама, оставив
Время от завтрака до обеда они провели, никуда не выходя, полёживая, отдыхая и разговаривая. В основном обсуждали планы будущей поездки: в каком направлении – северней или южней – принять, и в каком составе – снова чисто мужском или смешанном – лучше двигаться дальше. Решили всё же ещё хотя бы до границы Австрии остаться мужчинами.
Катарину в женское платье пока решили уж точно не наряжать – такую женщину трудно не заметить и не запомнить. С этим трудно было не согласиться, а перекрашиваться она отказалась. На её провокационное предложение состричь волосы, уже Мария высказалась весьма категорично.
После сытного обеда, ближе к вечеру, когда несколько спала жара, они с Марией снова отправились в город – теперь, скорее, развлечься, чем что-нибудь ещё купить.
Если не считать собора и пятиэтажной ратуши на главной площади, Бельфору особенно нечем было похвастаться: здания в-основном трёх– и четырёхэтажные, узкие, хотя и построенные капитально. Но, конечно, они не могли тягаться щегольством отделки и размерами со столичными, или даже с домами центра Реймса. А вот на окраинах Катарина ни за что бы не различила, где находится – не то в Реймсе, не то в Бельфоре, не то в какой-нибудь Наварре…
Но зато улицы здесь оказались кое-где гораздо шире, и не в пример чище, чем даже парижские – наверное, в связи с ярмаркой городское начальство позаботилось хотя бы о порядке (по ночам здесь ходили околоточные, и горящих на перекрёстках фонарей было предостаточно) и чистоте.
Так что Катарина смело цокала шпорами, к которым давно привыкла, по булыжникам мостовой, и выбивала пыль из незамощенных участков, гордо неся высоко поднятую голову с шикарной шляпой со щегольским пером, не без злорадного удовольствия отмечая недвусмысленные взгляды, бросаемые на неё некоторыми горожанками. Ей льстило, что она и в обличии мужчины выглядит привлекательно. Однако она оставалась реалисткой – на авансы старалась не отвечать, разве что широкой улыбкой и подкручиванием несуществующего уса.
А вот из-за подмигивания или щипания за мягкие места, или ещё каких проявлений сильной симпатии, можно было и вляпаться в историю с ревнивым мужем, а это в их планы не входило – хотя бы из-за неизбежного шума от скандала.
Побродив по улицам ближе к окраинам в поисках ещё чего-нибудь полезного, и даже зайдя в несколько десятков лавок и мастерских, оставшихся вчера в стороне от их маршрута, они, практически ничего не купив, зашли, наконец, в собор, не забыв почтительно снять шляпы и принять благочинный вид.