Возвращение домой

Турлякова Александра Николаевна

– Но он вправду мне нравится, – Кайна слизнула с ладони сладкий сок, взглянула на мать поверх рук.

– Нравится… Мало ли что? – А-лата чуть успокоилась, видя в глазах дочери знакомую искорку хитринки. Розыгрыш. Девичьи глупости. – Ты жила в городе, долго жила. Неужели не было никого из наших, кто бы мог тебе понравиться! Ты же сама говорила, там вся молодёжь собралась. В городе надо было думать, а не сейчас, при виде этого… Кийрила, – А-лата пренебрежительно пожала плечами. Успокоилась, вроде бы, а на сердце нехорошая льдинка появилась. Женское чутьё, интуиция подсказывала, что разговор

этот не последний, всё, наоборот, только начинается. Спешить надо, с обрядом, и выпроваживать гостя пока не поздно. Пока одни лишь разговоры, но нет действий.

– Ты слышала? Я говорю, он знает наш язык. И основные правила… – перевела Кайна разговор на другую тему. Она поняла, что последние её слова для матери с её устоями – как взрыв во время бомбёжки, когда сжимается не только тело, но и душа забивается в самый дальний, в самый укромный уголок, прячется и ждёт, заранее зная, что самое страшное ещё впереди.

Нельзя больше к этому возвращаться. Не приведут такие разговоры ни к чему хорошему. А вот о другом, попроще, почему бы и нет…

– Вроде того, как здороваться, как прощаться, как в гостях себя вести…

– Но вы же тоже учили людские манеры, и язык их учили. Так почему бы и нет? – А-лата тоже поняла, что Кайна не хочет возвращаться к недавней теме, и поэтому поддержала её мысленное предложение.

– Сколько жила, никогда с таким не сталкивалась. – Кайна улыбнулась каким-то своим мыслям, а потом, вдруг оживившись, словно вспомнила что-то необычное, произнесла, – А знаешь, что ещё он говорил? Он говорил, что его мать из наших, из ларинов, а отец – человек. Разве так бывает? Ведь не бывает же, правда?!

– Людям вообще нельзя верить, а особенно в таких делах, – голос А-латы стал неожиданно резким. – Ты уже должна бы знать, что у нас с людьми совместных детей быть не может. Они только внешне похожи на нас, а по-настоящему… По-настоящему они способны лишь неприятности нам доставлять.

– Думаешь, он шутил? – Кайна сузила глаза, пристально посмотрела в лицо матери. Смотрела так, будто пыталась вспомнить недавний разговор, – А может, это я неправильно поняла его слова? Мать – ларимн, отец – человек? Не бывает такого, да? И никто ничего не слышал? – А-лата отрицательно качнула головой, снова вернулась к работе, всем видом подчёркивая пустячность разговора.

– Надо Ариартиса будет спросить. Он должен был что-то знать, если, конечно, что-то и вправду было…

– Это, что, теперь самое важное для тебя дело? Выяснять, кто такой Кийрил? Я, кажется, говорила: никаких разговоров, никаких встреч! Запрещаю! И ему скажу! Так скажу, что сразу твоё имя забудет.

Кайна рассмеялась. Все эти разговоры, предупреждения, почти запугивания, как с маленькой. Да, мама временами бывает строгой, очень строгой, но она одного до сих пор не поймёт: дети-то растут. И я уже не ребёнок. После десяти лет городской жизни среди людей, многое повидала. Сама понимаю: что можно, а что – нельзя… Знакомство с Кийрилом? Какое там знакомство? Я всё ещё не знаю его настоящего имени. А пока не знаешь, какие тут могут быть отношения? Даже дружеских и то быть не может, не то что…

Зря мама боится, зря. Какая тут свадьба? Что за глупости?

Хотя и себе самой Кайна боялась признаться

в том, что чужак рождал в ней интерес какой-то своей необычностью, своим поведением и даже внешностью. Скольких ей довелось встречать в городе! Многие из ларинов, ещё в интернате, пытались оказывать знаки внимания, а люди, особенно военные, обычно действовали грубо, почти нагло. Поэтому ей в таких случаях приходилось идти на крайние меры: использовать свою особую силу, действующую безотказно. Любая женщина-ларин могла остановить насильника короткой и сильной вспышкой головной боли, лишающей сознания. После такого, конечно, и самой тяжко, слабость во всём теле, и усталость. Но зато те, кто раз попробовал, больше рук не распускали.

Сами-то ларимны почитали своих женщин, все отношения могли развиваться только тогда, когда этого хотела сама женщина. Но людям разве это объяснишь? Они, напротив, считали гриффиток легкодоступными дикарками… До тех пор, пока не получали по рукам…

Кайна, сколько себя помнила, всегда встречала на себе восторженные взгляды мужчин, взгляды обожания и восхищения. Мужчины – все без исключения! – провожали её глазами, когда она шла по улице, пытались заводить знакомство за стойкой бара, похабно и непристойно шутили или даже предлагали деньги за услуги. Чаще всего это раздражало, злило, временами пугало, но со временем она заметила, что отсутствие реакции со стороны мужчин ей удивляет, задевает даже.

Как с этим Кийрилом!

В принципе, это был третий раз за всё время, когда они сталкивались вот так, лицом к лицу. А тип этот – ни словом, ни взглядом! И ведь он – человек! Откуда это спокойствие, это хладнокровие, эта холодная вежливость? Как его понять, чужака? Даже мысли, и те никак не «прочитаешь»!

– Опять про него думаешь? – А-лата легко угадала её мысли, посмотрела на Кайну недовольно. Та не шевельнулась, будто и не слышала вопроса. А-лата постучала рукояткой ножа по краю чашки, привлекая к себе внимание.

– Мои слова – пустой звук, да? Я же, кажется, просила держаться от него подальше? Даже не думать… Кайна! – позвала уже не так строго, чувствуя смятение дочери.

– Я слышу, мам, слышу! – опомнившись, она перевела глаза на мать, улыбнулась устало, – Я спать пойду, можно?

«Уж не заболела ли? – С тревогой подумала А-лата, провожая дочь глазами, – странная какая-то стала… Тихая совсем… Боюсь, от этой болезни лекарства нет…»

* * *

Джейк стоял, высоко подняв подбородок, держал руки у головы и даже не смотрел на гриффитку. Её пальцы, проворные и лёгкие, чуть касались кожи, и повязка, стискивающая рёбра, постепенно становилась непривычно свободной. Раньше и выдоха не сделаешь, так плотно был наложен бинт, а сейчас, сейчас можно попробовать, но страх перед болью, к которой невозможно привыкнуть, сдавливал горло.

А-лата сворачивала бинт аккуратно. Широкие полосы полотна, вытканного ей самой. Ведь берегла на новое платье, хорошо ещё не успела окрасить, было бы жальче… И всё равно выбрасывать! Известно: всё, к чему прикасался больной, или уничтожается, или проходит обряд очищения.