Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх
Шрифт:
И Лузгин со смешком небрежно кивнул подбородком в сторону каменного изваяния, возвышавшегося над ними, а потом с ещё большим лукавством на лице добавил:
— А что? Ведь это, если не путаю, тоже царь в сфинксе изображен — то ли Аменемхет, то ли Аменхотеп. Вот и вы будете каменным до пробития колокола, набата, таинственным таким идолищем будете, а я напротив вас тоже каменным стоять буду. И станем мы друг дружке в глаза глядеть, ибо только мы одни и будем хранителями нашей тайны. Ну так согласны выделить малую толику? Я ведь прекрасно знаю, что вы в Царское не ради воспоминаний и чистого воздуха ездили, — была у
Николай, слушавший какую-то юродствующую, но в то же время уверенную речь Лузгина попеременно то с негодованием, то с отвращением, то со страхом, а то и с недоумением, глядя на то, как менял форму его кривоватый рот, твердо сказал:
— А ступайте-ка вы, сударь, от меня подальше! Я филеров-то и раньше не жаловал, а теперь, когда ко мне подходят сыщики-мздоимцы, и тем паче с ними дел иметь не желаю!
Николай отчего-то думал, что Лузгин не обидится, а поэтому и говорил так прямо, грубо, но оказалось, что человек с головой-конусом вдруг как-то съежился, став едва не карликом, сморщился, нервно провел рукой по лицу и сказал с укоризной:
— Зря вы так, государь-батюшка. Не много-то вы таких, как я, радетелей за свои интересы найдете. Какой уж там мздоимец? Просто уж как могу, какой талант мне Бог дал, тако и стою за престол монарший. Вы уж простите, что я кудряво на эту тему выражаюсь, — иначе не могу-с.
— Скажите лучше, Лузгин, — мелькнула вдруг у Николая быстрая, как электрический разряд, мысль, — а кто в Петрограде… главный чекист?
Лузгин с осуждающим недоумением развел руками:
— Значит, вы, государь, прямо с корабля да и на бал пожаловали, небось недавно в Питере, раз не знаете, кто такой важной для большевистского дела когортой рьяных псов заведует?
— Точно, я лишь вчера утром с поезда сошел.
— Ну так знайте, ваше величество, — делами всей Петроградской Чрезвычайной комиссии управляет Моисей Соломоныч Урицкий, руки которого уж выше локтя кровью русских людей залиты.
И Лузгин, на сознание которого словно подействовали его собственные слова, добавил, просительно глядя на Николая:
— Так станем двумя сфинксами друг напротив друга? Пожалуете денег? Да ведь я вам потом за каждую копейку отчет дать смогу, зато какое дело с вами завернуть сможем!
— Нет, исключено, — безо всякого сомнения в голосе сказал Николай. Ваши методы мне… не подходят, извините. Только прошу вас, скажите: этот Урицкий, конечно, на Гороховой свою приемную имеет?
Лузгин, изображая на лице удовольствие от того, что государь хоть в такой малости нуждается в его знаниях, охотно ответил:
— Нет-с, не на Гороховой, хотя и туда Моисей Соломоныч частенько наведывается. В основном же держит присутствие на Дворцовой площади, в здании бывшего министерства иностранных дел, подъезд девятый. А вам, государь-батюшка, ради какого интереса это надобно? Уж не за своих ли милых родственничков… расквитаться надумали?
— А вам-то какое дело? — нескрываемо грубо спросил Николай, выхватывая из кармана портсигар.
— Да так, знаете ли, — заегозил Лузгин. — Вдруг вы под горячую-то руку пойдете да и… в общем, дерзкий поступок совершите. Вас арестуют, немедленно казнят, а я, косвенный виновник случившегося, буду каяться потом всю жизнь, что дорогого монарха на верную гибель невольно направил. Вот вы пистолетик, я сразу заметил, в кармане своем все вертели,
Николай, опасаясь Лузгина с каждой минутой все больше, боясь его иезуитской наблюдательности, изощренного ума и знания людей, глухо сказал:
— Не волнуйтесь, если уж мне в голову фантазия взбредет Урицкого жизни лишить, мстя за брата и за всех других, то я своими руками делать это не намерен — куплю палача. Уж не сумасшедший ли вы, раз предположили, что Романов до убийства какого-то еврея снизойдет?
— Ах, что вы, что вы, — всплеснул руками Лузгин и сделал полупоклон. Я такой мысли и не допускал. Ну а если вы все-таки, великий государь, припомните о рабе своем, о Лузгине, то разыскать меня возможно будет на Вознесенском, номер пять, в шестнадцатой квартире.
— Навряд ли вы мне понадобитесь, господин Лузгин, — с холодной небрежностью сказал Николай и отвернулся в сторону Невы. Он слышал, как поднимался по ступенькам человек с головой-воронкой, и думал, до какой степени падения дошел он, если бывшая ищейка — ненавистный тип — предлагает ему руку для сотрудничества. Он смотрел на распестренную медными бликами воду, и в ряби невской волны одно за другим всплывали, возникая лишь на мгновение, лица убиенных большевиками родичей.
"Нет, — с тихой яростью подумал он, — не наймит должен мстить за вас, а законный вершитель возмездия! Я, только я встану на этот путь, и пусть уж судят меня потомки".
Николай, словно притянутый чьим-то властным желанием, поднял голову и увидел сфинкса. Его лицо было немым, каким-то безглазым, будто ему за четыре, а то и за пять тысяч лет существования уже надоело смотреть на страдания мира. Борода была отбита, и вдруг Романов вспомнил то, что советовал ему Лузгин.
"Да, верно, я тоже стану сфинксом, раз уже не могу быть царем! Для чего испытывать судьбу, ведь я нужен именно живой не только своей семье, будущей России, но и самому себе. Если уж меня Лузгин узнал, то и другие узнают, и тогда мне не ждать пощады от тех, кто уже приговорил меня к смерти. Меня и моих родных. Но ведь я тоже вправе вершить суд и исполнять приговоры. Я отказался от высшей власти только потому, что хотел добра России, моей России, а коль отказ от короны на самом деле привел к противоположным результатам и моя держава лежит в разорении, поглощена злом, то я имею полное право вернуть себе высшую власть, право карать и миловать. Но сейчас судьей и палачом придется стать лишь мне одному…"
И Николай, бросив в воду недокуренную папиросу, поднялся на набережную и быстро зашагал в сторону своего дома, где, раздражаемый возней своих домочадцев, успевших обжить жилище, стал с нетерпением ждать прихода Томашевского, лихорадочно обдумывая план действий. Но час шел за часом, и Романов, не обращая внимания на вопросы жены, быстро вышел из квартиры неузнаваемо преображенный, изрядно помолодевший, — борода, с которой он не расставался с тех самых пор, когда она начала расти, теперь не закрывала нижнюю часть лица бывшего монарха. Лишь усы изящно оттеняли верхнюю губу. И Александра Федоровна, успевшая заметить эти изменения, наконец осознала, что из квартиры выходил не её супруг, а совершенно чужой, незнакомый человек.